Амар оглядел комнату, в ней ему почудилась суть печальной заброшенности Марокко. Магриб-аль-Акса — Крайний Запад — таково было название его страны. Да, именно край, дальняя граница ислама, за которой не было ничего, кроме пустынного моря. Жителям Марокко оставалось только с тоской и завистью следить за славными событиями, преображающими облик других мусульманских стран. Страна их напоминала огромную тюрьму, узники которой почти утратили надежду на свободу, и все же отец Амара помнил ту пору, когда она была самой богатой и прекрасной землей во всем исламском мире. И даже сам Амар помнил грушевые и персиковые деревья, росшие в садах за городскими стенами возле Баб Сиди Бу-Джиды, до того как французы повернули русло реки, направив воду на собственные земли, и деревья засохли под лучами летнего солнца.
В комнату проник резкий запах керосина: кто-то неосторожно пролил его, наполняя лампы. Амар поднялся и стал бесцельно бродить по комнате. Да, она была миниатюрным воплощением Марокко; отсюда даже нельзя было выглянуть наружу, так как окна располагались намного выше человеческого роста. Подойдя к двери, Амар прислушался к протяжному жужжанию пчел, смутно думая о том, хватит ли силы их яда, чтобы убить человека, если тот попытается разрушить их гнезда.
На пороге появился Мулай Али; он шел по задней галерее и, заметив Амара, подошел к нему и взял за руку.
— Зря ты пришел сюда, — сказал он. — Отпустить я тебя не могу, а сидеть взаперти тебе скоро надоест. — Он завел Амара обратно в комнату и закрыл дверь. — Однако в мире сегодня творится что-то ужасное, просто что-то ужасное. — Сказав это, Мулай Али достал из кармана узелок с деньгами Амара, пачку банкнот, которую дала назарейская дама, и пакетик кифа, купленный в кафе «Беркан» для Мустафы. Потом быстро, почти с отвращением сунул пакетик в руку Амара. — Зачем тебе эта дрянь? — спросил он. — А я-то считал тебя умным парнем.
Амар, который напрочь забыл о пакетике, с ужасом увидел его у себя на ладони.
— Но это не мое! — воскликнул он, глядя на киф.
— Я нашел это у тебя в кармане.
— Это для брата. Я купил для него.
— Если бы ты любил своего брата, то, наверное, не стал бы заковывать его в кандалы?
Амар не нашелся с ответом. Мулай Али ясно высказал то, на что Амар только смутно надеялся: киф станет цепью, которая скует Мустафу. Если изображать невинность, он будет выглядеть безнадежным глупцом в глазах Мулая Али, если сказать правду, он, возможно, покажется ему бесконечно испорченным. Мулай Али стоял, выжидающе на него глядя.
— Мы с ним не очень то ладили, — наконец пробормотал Амар.
Выражение на лице Мулая Али быстро менялось.
— Хочешь сказать, — недоверчиво произнес он, — что твоему брату нравится киф и ты специально достаешь его, чтобы подорвать его здоровье и ослабить ум — так, чтобы он ни на что не был годен? Так?
Амар смущенно признал, что именно таков был его план. Раз уж он рассказал Мулаю Али обо всем, можно сказать и об этом.
— Но брат уже и так ни на что не годится, — пояснил он, — и вообще я ему его не давал.
Мулай Али тихо, протяжно присвистнул.
— Ну, мой друг, ты просто молодой сатана. Это все, что я могу сказать. Сатана на все сто. Однако вот твои деньги. Возьми, а то я могу позабыть.