— Вода вон, рядом, а ты, как дурень, к Волге тащись…
Она и в самом деле рядом: теперь, когда начались осенние дожди, глубокая воронка на (площади, как раз напротив пулеметного гнезда, постоянно полна.
— Близок локоть… — кивнул в сторону амбразуры Свирин. — Лучше пять раз к Волге сходить…
Действительно, соваться на простреливаемую площадь — радости мало.
Бондаренко еще раз вздохнул и с двумя пустыми ведрами в руках поплелся к выходу.
— А ведь парень дело говорит!.. Как медные котелки, дело… — вмешался Воронов. — А ну-ка, Алексей, тащи трубу, да потолще!
Иващенко мигом понял замысел командира отделения и ринулся наверх. Вскоре он вернулся с несколькими кусками водопроводной трубы — он отодрал их от системы центрального отопления. Весь день Иващенко с Вороновым слесарили, а ночью вдвоем полезли наружу. Провозились немало — мешали вспышки ракет, мешал минометный обстрел, то и дело приходилось работу прерывать. Наконец, промокшие и измазанные, они вернулись в свой дровяничок. Все готово! К трубе приладили кран, и вода из воронки поступает, как по заправскому водопроводу.
Весть об этом быстро разнеслась по дому.
Воронов не скупился:
— Воды всем хватит. А лужа кончится — дождик новую нальет… Так что заходите, не стесняйтесь, — приглашал он.
Потом притащили бочонок, баки, и теперь уже запас воды не зависел от дождя.
К пулеметчикам повадились и обитатели подвалов.
— Пошли к городской водоразборной колонке! — шутили теперь Янина с Наташей, берясь за пустые ведра… И надо ли говорить, что с тех пор как девушки сюда зачастили, прибавилось работы и у Иващенко — ведь он был и за парикмахера…
Но шутки шутками, а дождевая вода из самодеятельного водопровода оказалась куда лучше, чем то гнилье, что с риском для жизни доставали из заброшенного водоема у мельницы.
Комбат задержался в дровяничке подольше. Как и бронебойщики там, наверху, так и здесь лежавший за пулеметом первый номер Хаит нащупывал вражеские огневые точки. В кромешной тьме это было не легким делом. Но все равно пулемет строчил без устали, благо воды для охлаждения вдоволь.
Уходя, капитан еще раз похвалил Афанасьева:
— С головой воюете, молодцы!
Напоследок Дронов направился в подвал, где обитали жильцы. Тревожная мысль о беспомощных людях, застрявших в осажденном доме, не покидала его все это время.
— Как вы тут с ними? — спросил комбат, пробираясь по узенькому коридорчику вслед за уверенно шагавшим в темноте Павловым.
— Не ссоримся, товарищ капитан, живем в мире…
Приглушенный шум боя доносился и сюда, но теперь никто уже не обращал внимания на стрельбу. За долгие недели с нею свыклись. А с каждым днем росла и вера в наших солдат. Сумели же они остановить врага, дошедшего до самой Волги! Такие в обиду не дадут…
В этот ночной час здесь спали. Только страдающий бессонницей Матвеич сидел над книгой возле помигивающего каганца. Старик не заметил, как приоткрылась дверь. Отгородив ладонью заплясавший огонек, а другой рукой придерживая сползающие очки, он продолжал читать.
Дронов не стал тревожить измученных людей и в помещение не зашел.
— А все же придется их за Волгу отправить, — словно раздумывая вслух, сказал комбат, плотно закрывая дверь.
— Мы бы рады, товарищ капитан, — ответил Павлов, — да ведь не пойдут…
— Пожалуй, верно… Не пойдут. А если припугнуть? Мол, уходим?
— Срамиться неохота, товарищ капитан… Да и не поверят!!
— И правда, срам… А ты скажи им — дом взрывать будем. Так, мол, требует боевая обстановка. И действуй.
Командир батальона принял решение:
— Даю сутки. Чтоб завтра ночью никого из гражданских тут не оставалось!
Тяжело, конечно, идти на такое. Но приказ есть приказ.
— Что ж это ты, сынок? Столько продержались, а все-таки выходит, ирод одолел? — с горечью спросил Матвеич, услышав, что дом будут взрывать.
— Не горюй, папаша! Новый отстроим не хуже, — утешил его Павлов.
Черноголов, Мосияшвили, Сабгайда, Шкуратов и еще кто мог отлучиться помогали собираться в путь.
Павлов сам обходил помещение, заглядывал под кровати, в шкафы.
— Это чьи там валенки? Скоро зима, понадобятся. Не твои, Андреевна? — спросил он жену Матвеича, суетившуюся вместе с внучкой возле узла.
— Мои, сынок, мои… Спасибо, что напомнил, дай тебе бог здоровья…
Она, как и все здесь в подвале, привыкла, что всякий раз после обстрела этот худощавый, с неласковыми серыми глазами человек хоть на минуту да появится в их убежище. Войдет, по-хозяйски оглядит подвал и всякий раз скажет ободряющее слово. И всем, кто хоронится здесь — в сырости, в полутьме, — становилось от этого скупого слова теплей на душе.