Надо отдать Баксиану должное: он высунул язык, приглашая палача начинать.
Хант усмехнулся. Да, они были в одной упряжке и теперь вместе двигались к горестному концу.
Ястреб тут же перевел взгляд на Ханта:
– Аталар, ты будешь следующим.
– Подлетай, забирай, – предложил Хант.
Рунн тоже высунул язык.
Они еще смеют дерзить и бунтовать! Ястреба захлестнул гнев. Белые крылья засияли от его зловещей магии. Но вскоре гнев начал сменяться улыбкой. Наверное, обдумывал пытки. Улыбка стала еще шире, когда подошел Поллукс с раскаленной кочергой, от которой так и веяло жаром.
– Кто будет первым? – масляным голосом произнес Молот.
Он стоял, готовый начать истязания. Силуэт на фоне яркого пламени, раздутого им в очаге.
Хант открыл рот, намереваясь еще позлить палачей своим дерзким поведением, и вдруг заметил тени за спиной Поллукса, за очагом. Там двигалось что-то темное, и это что-то было темнее тени.
Нет, это не тени Рунна. Горсианские кандалы не позволяли фэйскому принцу вызвать тени. У Рунна осталась лишь возможность общения без слов.
Тень была иной: темнее и древнее. Она следила за узниками.
Следила за Хантом.
«Галлюцинации», – подумал он. Это было и плохо, и хорошо. Плохо, поскольку галлюцинации указывали на воспаление, с которым не справиться даже его бессмертному телу. А хорошо, поскольку видения предвещали тихое погружение в объятия смерти. Плохо, ибо, если его не станет, внимание астериев целиком переключится на Брайс. Хорошо, поскольку он освободится от боли. Плохо, ведь он до сих пор лелеял в сердце надежду увидеть свою истинную пару снова. Хорошо, так как, если он умрет, Брайс не понадобится его разыскивать.
Нечто, скрывавшееся за тенями, чуть двинулось. Словно поманило его пальцем.
Смерть. Это она пряталась за покровом теней.
И теперь манила его к себе.
«Ночь».
Рунн плыл на плоту забытья по морю боли.
Последним, что он помнил, были вид и звук падения на пол его тонкого кишечника. Этому предшествовала резкая боль – такая резкая, какая и должна быть, когда кривой нож Ястреба вонзается в живот.
Рунн ждал, когда оборотень превратится в птицу и начнет вырывать им внутренности своими когтями, что было любимым занятием палача. Он легко представил, как Ястреб, усевшись ему на грудь, потрошит его острым клювом и когтями. Фэйское тело быстро заживет, и тогда Ястреб начнет снова. И так без конца.
Какой же он был дурак, думая, что ничего из здешних ужасов не будет хуже многих лет издевательств, чинимых ему отцом. Тот действовал исключительно огнем, вызывая ожоги и заковывая сына в горсианские кандалы, мешавшие исцелению. Но Рунн за годы выработал собственную стратегию выживания и исцеления. А здесь была только боль, провал в забытье и снова боль.
Может, он уже мертв? Или это не шепот смерти, поскольку ванирское тело живуче, если только нанесенный удар не является фатальным? Оно восстановит вырванные кишки, хотя горсианские кандалы и замедляют процесс.
«Ночь».
Женский голос звучал где-то по другую сторону моря, залитого звездным светом. Словно маяк, вспыхивающий вдали.
«Ночь».
Он не мог убежать от ее голоса. Если проснуться, боль опрокинет плот, и тогда он утонет. Ему не оставалось иного, как слушать и плыть к маяку.
«Боги, что он сделал с тобой?»
Вопрос, полный гнева и горя, шел снаружи и изнутри.
«То же, что ты сама проделывала тысячи раз, и больше ничего», – сумел ответить Рунн.
И тогда она встала на плот рядом с ним. Лидия. Пламя окутывало ее тело, но Рунн видел прекрасное лицо. Лицо самой красивой женщины из всех, какие ему встречались. Безупречная маска, прикрывающая гнилое сердце.
Его враг. Его любимая. Душа, которую он считал…
Она опустилась на колени, протянув к нему руку. «Прости меня, пожалуйста».
Рунн отодвинулся – туда, где ее рука уже не доставала. Это у него получилось даже в нынешнем состоянии. В глазах Лидии промелькнуло что-то вроде душевной муки, но она больше не делала попыток дотронуться до него.
Должно быть, его уже убили. Или все шло к тому, раз она здесь появилась. Если все его защитные барьеры рухнули, если она впервые сумела пробиться сквозь ментальную стену, которую он возвел, как только узнал, с кем общался на уровне разума.
Что они сделали с Кормаком, если тело его двоюродного брата не выдержало и прошло точку невозврата?
Рунн был не в силах закрыться от нахлынувших воспоминаний. Вспомнилось, как перед отправкой в Вечный Город они сидели в баре, и тогда Рунну показалось, будто он поймал отблеск настоящего Кормака, каким тот мог бы стать. Он мог бы стать ему другом, если бы король Морвен не убивал в Кормаке все доброе. А это правитель Аваллена делал систематически.