Мериам настоящая. Она по-настоящему настоящая.
– Что сказала ведьма, Юстус? – Грубый тембр Данте неприятно бьет по округлой раковине моего уха.
Я хмурюсь: холодящий душу призыв прозвучал вовсе не шепотом, к тому же Юстус стоит не ближе нас. Неужели неббенские химикаты воздействуют не только на желудочный сок Данте?
– Мой шаббинский еще не слишком хорош, Маэцца, но, кажется, она упоминала кровь.
Э-э… чего?! Мурашки покрывают каждый миллиметр тела, несомненно, придавая коже вид змеиной чешуи.
– Говори на лючинском, стрега! – Данте выплевывает слово «ведьма» с превеликим отвращением.
Мгновение спустя из бездны тьмы вновь раздается голос:
– Как скажете. Дитя Шаббе и Небесного Королевства, внучка Косты Реджио, подойди ко мне, чтобы я смогла освободить твою кровь и снять проклятие.
Я по-прежнему не двигаюсь с места, и тогда Данте толкает меня вперед. При обычных обстоятельствах я огрызнулась бы на него, но нынешние обстоятельства вовсе не обычные.
Я, на хрен, говорю по-шаббински!
Ну, по крайней мере, понимаю. Говорю вряд ли. Или же?.. Сибилла с Фебом как-то упоминали, что я бормочу нечто невнятное во сне. Неужели я разговариваю на шаббинском? Неужели я вижу сны на шаббинском?!
Понимание иностранного языка ощущается неким сверхъестественным мастерством. Подумать только, а ведь Мериам еще даже не высвободила магию в моей крови!
– Фэллон, дорогая, подойди ко мне.
Вероятно, меня должно покоробить то, что заключенная колдунья назвала меня «дорогой», но что меня поражает, так это то, как она произносит мое имя: удвоенная «л» скатывается с языка, как рулон шелка, плавно переходя в конечный слог, который она произносит скорее как «эн».
– Аби – это королевская фамилия, Росси? – по гудящим барабанным перепонкам ударяет грубое бормотание Данте.
Аби? Когда это она… А! Одно из слов, которые она произнесла? Как ни странно, произнесенное Данте, оно не переводится автоматически у меня в голове. Возможно, из-за акцента? Или же я понимаю шаббинский, только когда на нем говорит Мериам? Весьма странно, но страннее ли, чем люди, которые превращаются в птиц? Уж точно нет.
– В Шаббе детям добавляют имена матерей после их собственных, так что Фэллон будет Фэллон эмЗендея. – Коса ярко-оранжевых волос Юстуса цепляется к темно-синему бархату, подчеркивающему строгие линии его четырехсотлетнего тела. – «Аби» означает «дорогая».
Вибрации сердца обвиваются вокруг ребер и хлещут по коже – точно попавший в сеть змей.
– Разве тебе не хочется поскорее ощутить свой истинный потенциал, Маленькая королева? – шепчет Мериам из тьмы.
Я уже готова заявить, что не намерена вступать в брак, который запланировал для нас Данте, но, к счастью, меня опережает бурчание Юстуса:
– Что Данте сказал тебе о шаббинской речи, Мериам?
Тон у него как у престарелой директрисы Алисы, когда она отчитывала нас с Сибиллой за испачканную во время игры одежду.
Я облизываю губы.
– Что она сказала? – Боги, лишь бы румянец на щеках не выдал того, что я лгу!
Знает ли Мериам? Наверняка знает, раз продолжает говорить на шаббинском. Станет ли это нашим маленьким секретом? Впрочем, о чем это я? С какой стати этой женщине секретничать со мной?
В комнате воцаряется тишина.
– Простите меня, Маэцца. Я позабыла, что Коста велел сжечь все шаббинские книги в тот день, когда бросил меня в темницу вместо своей кровати.
От признания Мериам ненависть к первому королю-фейри разгорается еще сильнее, и не из-за заключения – это было вполне заслужено, – а потому, что он уничтожил чужую культуру в попытке переписать историю на свой лад.
– Приступим к свадебной церемонии и освобождении магии, пока луна яркая. – Юстус перебрасывает волосы, собранные в длинный хвост, через плечо.
Откуда им всем знать, насколько яркая луна? Где-то в подземелье есть окно? Разве такое возможно?
– Освети хранилище! – командует Юстус.
Из ниоткуда появляется мужчина с янтарными глазами: кадык перекатывается на горле, когда он сжимает руку и окутывает ее огнем. Стоя на месте, огненный фейри направляет языки пламени к дальней стене: они разбегаются в разные стороны, образуя полосы различной длины, которые заливают черный свод светом. Меня ослепляет пылающий лючинский герб в виде солнца, и глазам требуется несколько мгновений, чтобы привыкнуть.
А когда они привыкают…
Хотя комната сверкает от залежей богатств, единственное, что я вижу, – это женщину, сидящую на золотом троне: одна рука покоится на коленях, другая – на подлокотнике. Юстус упомянул о нашем сходстве, но я не была готова к тому, насколько она похожа на мою маму, которую мне не суждено встретить.