Данте толкает меня в кресло, затем подносит мою руку к стеклянной чаше. Достает кинжал из-за пояса и делает надрез на моем запястье.
– Позже. – Он щелкает пальцами.
Один из солдат у стены приближается к нам, в руках у него повязка из черного бархата. Я предполагаю, что ею он намерен закрыть рану, но я ошибаюсь. Данте намерен завязать мне глаза.
Я взираю на Мериам. У нее белое как мел лицо, отчего глаза выделяются еще сильнее. Я молча умоляю ее вмешаться… напомнить Данте, что в моей крови нет силы, поэтому в повязке на глазах нет надобности.
– Я с радостью заколдую ее веки. – Ее голос почти заглушается биением моего сердца.
– Не стоит расточать магию, когда есть идеально подходящая ткань.
Солдат закрывает мне глаза мягкой тканью и завязывает до тех пор, пока тьма не становится настолько полной, что проступает испарина.
– Уверяю тебя… – продолжает Мериам.
– Пока не пробудим у Фэллон магию, нельзя тратить впустую твои силы, стрега.
Дыхание Данте скользит по моему липкому лбу, как те зловонные порывы ветра, которые поднимаются с ракоччинских каналов в летний зной.
– Возможно, мой муж…
– Он занят: играет с жизнью моряка. А теперь перестань тратить мое время и приступай, Мериам.
Я пытаюсь вырвать руку из хватки Данте, однако она не ослабевает. Мое запястье теплое от хлещущей крови. Желудок сжимается и переворачивается, сжимается и…
Я извергаю наружу свой завтрак, а также вчерашний ужин. Хотя мне не видно Данте, я стараюсь целиться в пальцы, обхватывающие мою руку.
– Гребаная тварь! – рычит он. – Принесите таз с мыльной водой, живо! – В его голосе звучит крайнее отвращение.
Вот и славно.
– Отныне не кормите Фэллон перед кровопусканием.
– Разве ты не намерен пускать мне кровь каждый день? – хриплю я, поскольку горло саднит от желчи.
– Намерен. Так что либо учись подавлять брезгливость, либо тебя опять будут кормить внутривенно.
– Опять?
– Как, по-твоему, мы поддерживали в тебе жизнь во время путешествия?
Он опускает мою руку в таз с пеной и вытирает насухо. Должно быть, затем он подносит мое запястье к другой емкости, поскольку нажимает на рану большим пальцем, чтобы усилить кровотечение.
Глаза щиплет от мучительного жжения, желудок вновь сводит, однако меня больше не тошнит. Вероятно, потому что ничего не осталось.
– Можно мне немного воды, чтобы прополоскать рот?
– Когда закончим. Не хочу разбавлять чернила.
Однажды я заставлю тебя страдать и истекать кровью, гребаный Данте Реджио!
– Начни с самых полезных печатей, стрега.
– Хорошо. – Мир скрыт от меня клочком черной ткани, тем не менее ощущения такие, будто Мериам находится на другом конце королевства. – Самый важный – ключ. Он позволит вам проходить сквозь стены. Нарисуйте квадрат…
– Не описывай словами! Начерти мелом на доске. Мой солдат сейчас поднесет.
От скрипа мела тонкие волоски на руках встают дыбом. Ах, вот если бы она обрушила эту доску на голову Данте! Я приоткрываю веки, пытаясь заглянуть сквозь бархат, но он совершенно непроницаем.
Мел тихо поскрипывает, моя кровь мерно капает. У меня тяжелеют веки и начинают опускаться. Когда глаза вновь открываются, я опять в клетке, а запястье ноет.
Лор, – хнычу я по нашей безмолвной связи. – Отыщи же меня.
Как же жаль, что он не поверил словам Эпонины! Я начинаю на него злиться, хотя он ни в чем не виноват. Гнев утихает, когда в подвал проскальзывает Катон в сопровождении двух охранников.
Я предполагаю, что он пришел отвести меня на очередной урок Данте, но тут замечаю бледно-розовый шелк, висящий на сгибе его руки. Ткань настолько прозрачная, что сквозь нее виднеется накрахмаленная белая форма.
– Данте позвал тебя на ужин, Фэллон.
Серые глаза Катона скользят по принесенной им ткани.
– Я пропущу.
Стражник вместе со спрайтами, сидящими в разных местах винных стеллажей, раскрывают рты: нельзя игнорировать прямой приказ короля.
Катон вздыхает.
– Фэллон…
– Я не голодна.
– Ты ничего не ела с тех пор, как тебя стошнило, а прошло уже два дня.
Два дня! А я-то полагала, что время летит незаметно, только когда тебе весело…
– Накорми меня внутривенно.
– Прошу, Фэллон. Подумай не только о своем аппетите.
Он подразумевает: подумай обо мне, подумай об Энтони.
– Ладно, блин, – бурчу я, отрывая позвоночник от матраса и принимая сидячее положение.
По крайней мере разомну ноги и вылезу из этого чудовищного платья, провонявшего блевотиной. Возможно, даже получится поиграться с вилкой и ножиком. Я представляю, как воткну оба столовых прибора в длинную шею Данте. Желудок никак не откликается на жуткий образ, и я понимаю, что вполне способна на подобное зверство.