— Значит, так… — заговорил он раздумчиво. — Беру я по пятерке в день. Ну, и харчи твои. Это уж как водится… Да вот Натолий все тебе скажет. А искать меня… — Кузьма показал рукой на нижние дома. — Во-он там живу. У любого спросишь — покажут.
Он ушел неожиданно твердой, деловой походкой, не забыв запереть ворота и ни разу не оглянувшись.
Анатолий проводил его прищуренным взглядом и, отвечая на немой вопрос Семена, сказал:
— Не любит нашего брата… Не любит. А без нас тоже не может. Кормится за наш счет. Огороды нам пашет, дома строит… Так что и тебе без него не обойтись, без этого бюро добрых услуг. Ты запомни, что он сказал. Пригодится.
От Долговых Семен с Ираидой выбрались уже под вечер.
В электричке Ираида долго молчала, наблюдая в окно проносящиеся мимо темные сосны, уже набухшие от сумрака, потом сказала, будто возвращаясь к прерванному разговору:
— Я считаю, надо брать.
Семен даже не спросил, о чем идет речь. Оба они сейчас думали об одном и том же.
2
Едва открыли дверь и вошли в коридор, как в нос шибанул спертый дух, в котором Семен выделил запахи табачного дыма, еды, разогретых весельем человеческих тел. Запахи эти, смешиваясь, давали тот знакомый каждому дух, который, стойко впитываясь в стены, долго еще напоминает о прошедшей в доме гулянке.
Семен подозрительно повел вислым носом.
— Курили.
— Да ты что! — Ираида даже остановилась, не успев подойти к вешалке. Шумно потянула воздух и легко, как бы снимая мужнину напряженность, засмеялась: — Где курили?
— Здесь.
— Тебе показалось. Сам накурился, от тебя и несет, как от пепельницы. Нос большой, а чуешь плохо.
— Со свежего-то воздуха я чую.
— Перестань, — сердито одернула его жена. Торопливо включила свет и, не раздеваясь, заглянула в комнаты, ища Игорька.
— Значит, не накурено? — спросил Семен.
— Нет.
— Ладно, — обещающе согласился он. — Пусть будет по-твоему. — И решительно, не скинув даже сапог, направился в кухню. В другое бы время Ираида прикрикнула на него как следует, пройдись он по комнате в сапогах, но сейчас даже слова не сказала, молча двинулась за ним.
В раковине навалом лежала грязная посуда, и Ираида глядела на нее растерянно. Семен, не обращая на жену внимания, нагнулся, поднял закатившуюся под стол винную пробку, швырнул ее туда же, в раковину.
— Посуду не мой, — жестко сказал он. — Не вздумай. Придет — сам вымоет. — И тяжело опустился на стул.
Он молчал. Затихшая Ираида стояла рядом, она, кажется, слушала, как гулко отдается в тишине удар капли, и ничего Семену не говорила, а это был верный признак, что и она все поняла и тоже переживает.
«Она мать, ей труднее», — подумал Семен и мысленно простил ей неловкую попытку скрыть то, что здесь произошло. В его памяти как-то исподволь снова всплыло воспоминание: мать голосом будит, а руками подтыкает под бока одеяло, для чего-то бережет ему тепло. Это воспоминание теплой волной плеснулось в душу, смягчило Семена.
Ираида словно почувствовала мужнино участие, заговорила надтреснутым, горестным голосом:
— Я вот что подумала, Семен… Дачу брать нам все-таки придется. Хотя бы ради Игорька. — Она заметила, что муж прислушивается, поднял голову. Особенный горестный тон насторожил его, и она заторопилась, опасаясь, что муж оборвет и не даст высказаться. — Все-таки пятнадцать лет сыну. Возраст сам знаешь, какой. Вместо того чтобы по улицам болтаться, сидел бы он на даче, от дружков своих подальше. А то доведут они его…
— Если голова на плечах есть — не доведут, — глухо проговорил Семен. — Не маленький, слава богу, сам должен понимать.
— Много ты понимал в его возрасте?
— Да я уж понимал! Я-то понимал! — взорвался Семен. — Я в его годы на заводе вкалывал. Матери помогал. Не шлялся с гитарой по дворам. Некогда мне было шляться. Об жратве надо было думать. Голодный-то не сильно забренчишь на гитаре.
— А при чем тут гитара? — раздраженно спросила Ираида.
— При том, что детство у меня не такое было. Впроголодь жили. Не до гитар было.
— Слышала… Тарелки лизал по столовым.
— И лизал! — взвился Семен. — И ты меня этим не попрекай. Пока на завод не устроился, лизали с братом тарелки в столовых. И нисколько мне не стыдно. Было? Было! Я это помнить буду, покуда живой. Поэтому-то я знаю, чего стоит кусок хлеба. Отец у меня работяга был. Ушел на фронт — ничего не оставил, никакого богатства. Вот и выкручивались как могли, чтобы с голоду не пропасть. Не то что вы.