Семен недовольно покосился на него. Не хотелось ему, чтобы сын тут присутствовал, но ведь не скажешь: ты, дескать, уйди, Игорек, не слушай, как нас ругают.
— Сколько ему добра колхоз сделал! — продолжал взывать председатель, глядя не только вверх, на крышу, где Кузьма крутился сорокой на колу, но и по сторонам, будто призывая в свидетели сосны. — Ссуду на избу брал? Брал! Сено для скотины получал? Получал! — Говоря это, председатель загибал пальцы на руке. — Зерна и комбикормов тебе выписывали? Выписывали! Сроду ни в чем отказа не было! А теперь колхоз ему не нужен. Он сытый стал! Выкормили, понимаешь!
— Дак я когда еще рассчитался за ссуду-то, — негромко буркнул Кузьма, скорее для себя или для Семена, однако председатель его все равно услышал и включился.
— Он рассчитался! — ехидно рассмеялся председатель и огляделся по сторонам. — Он, видите ли, рассчитался! — И, побагровев разом, закричал: — А за то, что твоих детей колхоз от голода спас? За то, что им последнее зерно отдавали, ты тоже рассчитался? Помнишь, время-то какое было? Когда из голыши мякины хлеб пекли? Память-то жиром еще не заплыла? Это ты помнишь? Постыдись, Кузьма, ты ведь исконный крестьянин! Неужто у тебя от сытости глаза и уши застило? Разве не знаешь, что уборка идет? Что механизаторов не хватает? Зерно осыпается, понимаешь… В землю хлебушко уходит. Смотреть больно, а он сидит на чужой крыше и разговаривать не желает. Совесть-то у тебя, спрашиваю, есть, нет? А ну, живо слезай! Слезай, добром говорю!
Кузьма на крыше заколебался, искал глазами лестницу, и Ираида внизу, которая уже готовно стояла по эту сторону запертых ворот, не выдержала, решила взять разговор в свои руки.
Распахнув ворота, она встала в них, подбоченясь, глядя на председателя насмешливо.
— Вы чего к человеку пристали? — громко, но еще не очень уверенно, а как бы пробуя силы, заговорила она. — Он свободный человек. Где хочет, там и работает. Привязались к мужику, ну прямо как репей.
— От совести он свободный! — не унимался председатель. — Вот такие, как вы, и сбивают с толку мужиков. Мутят тут воду, понимаешь!
— Не ваше дело!
— Не ваше дело… Ишь, выискалась какая! — переключился председатель уже на Ираиду. — Понаехали, понимаешь! Бульдозера на вас нету. На ваши терема размалеванные. Куркули, понимаешь!
— Но-но, вы полегче… — сказала негромко Ираида и значительно прищурилась. — За куркулей и ответить можно. Вы кого оскорбляете? Вы знаете, кто тут живет? Передовой бригадир бригады комтруда! — и подняла глаза вверх. — Семен, ты слышишь, что он говорит? Этот гражданин? Ответь-ка ему! Это дело так оставлять нельзя. Не-ет!
Семен слышал жену, но отворачивался. Помнил, что тут рядом сидел Игорек. Многое бы он дал, чтобы сына тут не было…
— Это вас надо к ответу, понимаешь! Передовые… — Председатель все еще изливал душу, но говорил уже потише, не так, как раньше. — Ну, смотри, Кузьма!..
Он уехал, сердито хлопнув дверцей, а Ираида, выйдя на середину двора, все возмущалась, но уже для Кузьмы и мужа, а может, и для Игорька, чтобы как-то оправдаться перед ним.
— Видали мы таких крикунов! Не очень-то боимся! Нас на горло не возьмешь! Ишь, выискался начальник! Нету таких прав, чтобы заставлять человека работать насильно!
Мужики снова принялись за дело, но работали как-то вяло, неслаженно, будто порвалось их устоявшееся понимание. Не смотрели в глаза друг другу.
Игорек все еще сидел на крыше, словно ожидал продолжения.
Ираида поглядела на мужиков, не выдержала:
— Вы чего как неживые? На них прикрикнули, они и хвосты поджали. Ну, мужики пошли… Одно название. Баба ругается, глотку рвет, а они боятся рот раскрыть. Сказали бы ему пару ласковых.
Ираида испепеляюще поглядела на крышу, повздыхала и пошла запереть ворота. Но едва взялась за створку, как тут же и выпустила ее из рук, будто обожглась. В сердцах всплеснула руками:
— Одного черти насилу унесли, теперь другая прется. Ее только тут не хватало, — и демонстративно пошла в огород.
Семен глянул с крыши и увидел, что к воротам, низко пригнувшись к земле, словно ища что-то под ногами, идет Петровна.
Петровна поздоровалась своим обычным поклоном и опустилась на скамью, положив рядом с собою белый узелок.
Мужики с крыши тихо, неуверенно ответили на ее приветствие и продолжали свое дело. Однако почему-то и молотками уже стучали осторожнее, и переговаривались лишь вполголоса, будто стесняясь своей громкости. И руки Семена двигались привычно, но без прежней веселой сноровки и как бы помимо его воли, словно и строил не себе, а кому-то другому. Ушел зуд из рук, пасмурно стало в душе…