— Чего ж ты после этого не ушла с трактора? — хрипло спросила Евдокия. — Надо было уйти. Поберечься.
— От чего мне было беречься? Помню, в город у тебя отпрашивалась. По поликлиникам бегала, на приеме у профессора была. Мне там ясно сказали: больше не жди. Не от чего мне было больше беречься, я и осталась.
Они стояли молча одна против другой, будто и слов у них больше не находилось. Холодный ветер стегал их лица. Валентина не поправляла растрепанные волосы, выбившиеся из-под косынки.
— У меня ведь тоже такое было… — заговорила наконец Евдокия. — Дочки рождались, а не жили. Грудные помирали… Кого мне надо было проклинать, а, Валентина? Войну? Немца?
Валентина с горечью усмехнулась:
— Это другое было дело. Война… Ни с чем не считались. Тысячи гибли. Но сейчас-то не война. Неужели ты не понимаешь? Ну ясно: если опять что начнется — сядем на тракторы. Научиться недолго. Но сейчас ведь мир.
— Пока-то мир, — сказала Евдокия. — А не меня бы тебе надо проклинать. Все ту же войну, Валентина. Издали она тебя зацепила.
— Ну, ты это брось. Сколько лет прошло. Привыкли мы все на войну сваливать.
— Чего брось-то! Рождаемость-то после войны какая? Мужиков-то побило.
— Ладно. Хватит. Побалакали, и будет. Война… Ты иди молодым это скажи. Они поверят. А мне уж скоро тридцать. Наслушалась… Знай, Никитична, на тебе мои слезы, ни на ком другом.
— Вот что, Валентина, — проговорила Евдокия, глядя себе под ноги, — шла бы ты из моего звена.
— Гонишь? — с какой-то тайной радостью спросила та.
— Нет, не гоню… Только так лучше будет. И для тебя, и для меня. Собирай себе новое звено и руководи. Трактористка ты опытная, сможешь. Хочешь, поговорю в правлении?
Валентина вдруг легко рассмеялась, так легко, непринужденно и искренне, что Евдокия удивленно уставилась на нее.
— Думаешь, я в звеньевые рвусь? Нет, совсем ты не поняла меня. И не подмазывайся. Скажет она в правлении… Спасибо, да лучше я уж простой трактористкой останусь.
— В моем звене?
— В твоем.
— Значит, не хочешь уходить? А что тебя тут держит?
— Тебя понять хочу. Докопаться охота, какая ты есть на самом деле. Очень мне интересно.
— Ну, коли другой заботы нет, то давай. Изучай меня. Об одном предупреждаю: не суй нос, куда не надо. Не лезь в мои личные дела. Будешь лезть — распрощаемся. Это я тебе очень даже капитально обещаю. Вот так!
Сказав это, Евдокия круто повернулась и скорым шагом пошла домой. Отойдя немного, остановилась и прислушалась. Сзади было тихо. Никаких шагов не слыхать.
Домой Евдокия пришла совсем разбитой. В висках ломило, руки противно тряслись, все тело колотила нервная дрожь. После того, как отстала от нее Валентина, хотелось не думать о минувшем разговоре, успокоиться. Да разве теперь скоро успокоишься? До самого порога мысленно спорила с Валентиной, убеждала ее, жалела, что впопыхах забыла сказать ей то и это. Что толку, после драки-то?
Хлопнула входной дверью резче, чем надо — она все еще жила разговором с Валентиной, и руки плохо слушались ее.
На кухне, возле плиты, торчал Степан, варил что-то. По-бабьи шаркал тапочками по полу. Он мельком глянул на красное, будто спекшееся, лицо жены, отметил этим самым ее приход, но вдаваться в расспросы по своему обыкновению не стал.
— Ужинать будешь? — проговорил равнодушным, неживым голосом. Так спрашивают, когда не очень ждут ответа.
— Нет, — коротко бросила Евдокия, ощущая во рту горечь от высказанных и не высказанных Валентине слов. И огляделась, зорко вбирая в себя все, что было в доме — Юлия вернулась?
Степан отрицательно помотал головой, даже словом не удостоив, и Евдокия тут же ушла в горницу, чтобы не видеть небритого, в колючей седоватой щетине мужнина лица, в котором ей чудилась тайная ухмылка. Степан не то чтобы совсем не брился, он кое-как скоблил бороду раз в неделю, а то и реже, поэтому щетина на его хмуром лице держалась длинная, неряшливая, глаза бы не смотрели. Будто специально не брился — жене досадить.
Евдокия стояла перед зеркалом и разглядывала свое разгоряченное лицо. Давно уж по-настоящему не смотрелась в зеркало, зная: приятного она там мало увидит. Сейчас она подошла к зеркалу только затем, чтобы узнать, какой ее сейчас видел Степан и что он мог про нее подумать. Заметила горестные складки возле рта. Раньше они казались не такими глубокими. А может, не замечала? Эх, Дуся, Дуся, быстро ты стареешь. Всю-то жизнь чертомелила, как лошадь, времени на себя не находилось, а теперь какая-то соплячка, без году неделя на тракторе, а упрекает ее черт-те в чем, говорит обидные слова, будто так и надо.