Ера завздыхала. Слова о детях задели ее за сердце. И невестка опустила голову, бурно дыша. И когда подняла глаза на свекра — сверкнули в них слезы благодарности. По этим словам, по выражению его лица вдруг поняла она всю любовь свекра к ее детям; а она-то думала, что он их и не замечает!
Мате и сам растрогался от собственной речи; вместо того чтобы метать громы, он смягчился, и сердцем его завладели более нежные чувства.
— Подайте же друг дружке руки, помиритесь, — тихо закончил он взволнованным голосом. — Забудьте, что было, и начните отныне новую жизнь. Пускай воцарится в доме божий мир; мир, и веселье, и искренность. Подайте друг другу руки, если хотите, чтобы все мы стали счастливы и довольны.
Смотрит Иван на жену и дивится: сколько умиления и нежности в ее лице! Глубоко тронуло его это новое выражение, и казалось Ивану — никогда еще не была Барица так хороша. И Мате смотрит на нее с удовольствием, думая: «А неплохой она человек, сердце доброе. Доступно лучшим побуждениям. Было б кому направлять ее…» При этой мысли тень пролетела по его лбу — вот стоит рядом с ним сын во всей своей беспомощности, немой свидетель разговора. «Встряхнется ли когда, сбросит ли с себя слабость?..»
Но некогда Мате занимать мысли сыном — взгляд его перенесся с невестки на жену. Ера тоже, правда, поддалась растроганности, однако готовности к примирению в ней не заметно. Взгляд Мате стал строгим, и под тяжестью этого взгляда Ера склонила голову, поджав губы.
От Барицы не ускользнуло, что Мате на ее стороне. Это радостно взволновало ее, тем более что и муж как бы ожил, почувствовав, что она настроена примирительно. Вот она уже повернулась к свекрови, готовая протянуть руку, но Мате остановил ее, ласково сказав:
— Вижу твою охоту, Барица, спасибо тебе. Но ты первая заговорила с матерью — теперь ее черед; пускай и она шажок сделает.
Жаркая благодарность вспыхнула в черных глазах Барицы. А Ера, испугавшись, что сейчас проиграет все и вызовет на себя громы мужнина гнева, сквозь зубы процедила:
— Чего ж не помириться… Я и не серчала. Хотела только, чтоб было у нас все как бог велит, и да будет его святая воля.
Невестка со свекровью подали друг другу руки. Мате умышленно не замечал, что старая-то лишь покоряется необходимости, и, следовательно, примирение происходит только для виду. «Но и это — хоть что-нибудь, — успокаивал он себя. — Сейчас по принуждению, а там, глядишь, и добровольно дело пойдет…»
— То-то же — а сколько разговоров понадобилось! — весело воскликнул он. — Правда, не поцеловались вы, да на сегодня и этого хватит…
— Целовать еще… — буркнула Ера.
— И в доме-то сразу по-иному стало, — продолжал радоваться Мате. — Теперь и спать приятнее будет. Только уж вы теперь берегите мир! Сами видели, как трудно он добывается. — Вдруг, словно вспомнив что-то, он сам себя перебил: — А знаете вы, что ровно через неделю будет фьера?[6]
— И правда, — откликнулась Ера. — Рано она нынче… Невеселая получится. Раньше столько народу съезжалось!
— Для нас фьера будет веселой, — возразил Мате. — Надо девкам отписать, пускай приедут…
У Еры радостно вспыхнули глаза: муж угадал ее тайное желание. Увидит дочерей, Матию и Катицу, хоть и всего-то на два-три денечка, пока фьера длится… Кинула на мужа счастливый взгляд.
— Пускай им Барица напишет!
Это вырвалось у нее как-то нечаянно, и краска выступила на ее лице — стыдно, что произнесла имя невестки.
— С радостью, мама! — ответила Барица.
— Вот и ладно, на том и порешим, — сказал Мате. — А теперь спокойной ночи — поздно уже.
Он первым вошел в дом; Ера двинулась за ним, как вдруг кто-то обхватил ее за шею, и звонкий, веселый поцелуй коснулся ее щеки. Поцелуй этот согрел ей сердце; все то горькое и холодное, что лежало на нем, развеялось без следа.