— Это от меня в придачу, мама, и на добрую ночь…
— Воздай тебе господь, девонька, — ответила старая, и в глазах ее сверкнули слезы.
Вернув невестке поцелуй — в губы, — Ера прибавила:
— И тебе доброй ночи да бог в помощь!
2. ФЬЕРА
Накануне праздника на площади начало твориться то, что творится только накануне праздника. Все мулы и лошаки, сколько их есть в нашем городке, тянутся по дороге из порта, из Дольчин. На одних навьючены сундуки с товарами, прочно окованные железом, с массивными петлями и замками. Другие тащат всякие жерди, стойки, доски, планки, парусину — в общем, все то, что требуется для устройства палаток и балаганов. Следом за строительным материалом поспешают торговцы. Кто побогаче — на мулах, победнее — пешком, в одной руке шляпа, в другой — огромный красный платок, пот утирать. Это — пряничники, сапожники, кожевенники, лудильщики и прочий кочевой народ. На площади вырастает целый городок из шатров самого фантастического вида, напоминая времена, когда предки наши кочевали за своими стадами. В порту, в Дольчинах, сгрудился целый рой парусников: больших — люгеров, поменьше — брацеров и беспарусных баркасов, на которых все эти странники переправлялись через пролив на наш остров. Добирались к нам жители Приморья с ранним инжиром, босняки с первыми грушами, поличане с поздними черешнями. Пригреб даже с той стороны Адриатики предприимчивый апулиец, невероятно чумазый — известно, умывается он лишь по большим праздникам, да и то моет только профиль, — привез на продажу крупный апулийский лук, чеснок, а еще груду горшков и сковородок. Не преминул явиться и пекарь со своими прославленными рафиолями — далматинскими сочниками с брынзой. В некоторых палатках уже разложили товары. Публика разглядывает их еще издали, как бы мимоходом, оставляя покупки на завтра. Многие торговцы, расстелив холстину прямо на земле, вывалили на нее свой товар, сами уселись на землю, подвернув по-турецки ноги, дымят короткими люльками или сигаретами.
Вечером, когда спала немного жара, когда солнце уже не так немилосердно слепит глаза, потянулась к палаткам и городская знать. Господа держатся поблизости от бургомистра. В их кучке выделяется огромная фигура городского врача; он шествует раскачивающейся походкой, словно ноги его передвигает некий автомат; проверяет пищевые продукты, прежде всего фрукты: доброкачественны ли, спелы ли. Дамы же сгрудились под хранительным крылышком шьоры Андрианы; будучи бездетной, она протежирует всем нашим барышням на выданье, которые, понятно, весьма эту протекцию ценят.
Предварительный осмотр обещал многое. По крайней мере, бургомистр изрек:
— Фьера будет in ordine[7]. Приготовьте, доктор, ваши иглы, нитки, пластыри…
— Что будет, то и будет, — отозвался тот. — Нас врасплох не застанешь.
И доктор поправил свои сверкающие очки — жест, привычный у него перед трудной работой.
— А где же музыка? — озабоченно осведомился бургомистр. — Почему ее не слышно?
— Оркестр не может подоспеть так рано, — ответил шьор Бальдо, третий асессор[8] городской управы и одновременно председатель комиссии по украшению города к празднику, а также вообще наш magister elegantiarum[9]; он провел рукой по белому своему жилету, одним движением поправил сюртучок, наброшенный, по причине жары, на плечи. — От Святого Ипполита плыть добрых два часа при попутном мистрале, а сегодня мистраля нет, придется им на веслах идти. Да и хорошо, что запаздывают — некого послать им навстречу. Тут и с торговцами-то дел выше головы.
— Бен[10], — согласился бургомистр, — только уж тогда встретьте музыкантов получше.
— Ну как же! — воскликнул шьор Бальдо. — Вина наготовили, а Дуе изжарит двух барашков.
— Отлично, — кивнул бургомистр. — Надо, чтоб нас потом не позорили в Святом Ипполите. Их ненасытность всем известна! Да что поделаешь? Без музыки и праздник не в праздник. Бедный люд день-деньской надрывается на работе, пускай же хоть во время фьеры повеселится на славу…
В подвале шьора Кузмы, освобожденном еще весной, резервисты и солдаты, отслужившие срок, устроили нечто вроде караулки или казармы. По углам поставили ружья всевозможнейших систем, и перед входом в подвал околачиваются наши вояки в матросской форме. Командиром у них шьор Динко, поручик запаса; он, правда, пехота, но ему подчиняются и гордые моряки. Офицер есть офицер, хотя бы и пехотный.
При виде членов городской управы и вообще знатных в городе людей воины наши вытянулись в струнку, взяли под козырек. Однако бургомистр со свитой направлялся вовсе не к ним, а к шьоре Доре, предоставившей свой «зал» молодежи для завтрашнего бала. Зал в Читаонице[11], правда, больше и внушительнее, но его нельзя занимать в такой день под танцы — он нужен для торжественных собраний. Молодые господа — Нико, Дёвани, Анте и другие — трудятся вовсю. Засучив рукава, в белых полотняных костюмах, какие носит молодежь летом, они развешивают по стенам драпировки национальных — хорватских — цветов, прибивают гирлянды и венки из хвои и миртовых веток, укрепляют люстры, зеркала — одним словом, наводят красоту. На передней стене выделяется портрет Анте Старчевича[12], аскета, который вряд ли когда посещал балы, но его все-таки поместили здесь, быть может потому, что он холостяк. Три бабенки ждут с ведрами щелока — мыть пол, когда все будет готово.
11
12