— Но тут господа…
— Ну и что? Посмотреть-то можно! Ходят же господа на наши танцы? Ну, хоть на минутку — только глянем, кто там…
Матия сдалась. Жалко ей стало сестры, не захотела отказать ей в такой малости. Понимает Матия, до чего потрясена Катица сценой у Бобицы. Пускай отвлечется, пускай загладится неприятность. Да ей и самой интересно немножко посмотреть, как веселятся господа. Здесь все иное — наряды, искусные прически дам, улыбающиеся лица, — одним словом, все, что можно мельком разглядеть в окна.
Ступени веранды и сама веранда полны народа. Как пробиться, да еще в темноте? Все тут хмельные, к ним и приближаться-то опасно, особенно если ты — девушка. И стоят наши сестры под лестницей, не знают, на что решиться.
Катица чуть не плачет. Только и остается, что все-таки идти домой да укладываться с курами. Но как заснешь в такой день, с разбереженными чувствами, с неутоленным желанием?
Матия уже хотела звать сестру домой — хватит капризничать-то, пора на покой… Но боится даже словечко вымолвить: видит, в Катице все натянуто до предела. Легко порваться струне — тогда жди бурю. Матия хорошо знает сестрин нрав: в сущности, хорошая она, только вспыльчива и взбалмошна.
Кто-то в черном костюме прошел мимо них. Поднявшись на несколько ступенек, этот человек через плечо оглянулся на толпу и вдруг, спрыгнув с лестницы, подошел прямо к сестрам.
— А, Берачки! — воскликнул он звучным голосом, словно рад был их встретить. — Я так и подумал, что это вы!
— Шьор Нико! — узнала его Катица и тотчас смутилась.
Нико Дубчич — молодой помещик, чьи земли, вместе с другими тежаками, обрабатывает и ее отец; а смутилась Катица потому, что еще утром, когда молодые господа у церкви «делали смотр» тежацким девушкам, шьор Нико посмотрел на нее с каким-то особым вниманием. И теперь ей припомнился тот странный взгляд.
— Пойдемте в зал — не бойтесь, я вас проведу…
Без долгих слов он схватил Катицу за руку и повлек за собой на веранду. Люди охотно расступались перед ним, и все трое прошли свободно. Катица шла как во сне. Только ощущала тепло и силу руки, держащей ее руку.
Яркий свет свечей в люстрах и канделябрах ударил по глазам, привыкшим к темноте; Катица даже зажмурилась. Ослепленная в первый миг, не видит она ничего, только ясно чувствует, как множество взглядов устремилось на нее — взглядов любопытных, удивленных. Но скоро Катица пришла в себя, глаза привыкли к свету, можно оглядеться. Вся городская знать тут! В дверях стоит чауш, отгоняет назойливых зевак. Вдоль стен сидят дамы и барышни, — да, да, кое-кто из благородных барышень тоже, оказывается, подпирает стенку! Другие прохаживаются со своими кавалерами, или кем они им приходятся, третьи разгуливают и без кавалеров, оживленно болтая друг с другом.
— Вот, садитесь тут. — Нико Дубчич показал сестрам свободные стулья.
Катица села, еще несколько ошеломленная. Матия едва осмелилась сделать несколько шагов от двери.
Дубчич отошел от них, присоединился к кружку щебечущих барышень, время от времени поглядывая на сестер. Катица провожает его благодарным взглядом — единственного в этом зале, кто добр к ней, кто, может, чувствует к ней приязнь.
Ничего, что нет у нее тут другого защитника! Пока она на глазах у шьора Нико — она ничего не боится. У него хватит сил защитить ее. Ведь вот и ходит-то он по залу, словно владыка среди подданных, словно все должно ему повиноваться. Куда ни обернет он свое ясное лицо, всюду встречает восхищение и покорность. Сердца девушек — прямо видно! — летят к нему в страстном ожидании. А он со всеми дружески прост, никого не выделяет. Гордо сидит на сильных плечах его голова, а глаза улыбаются приветливо, открыто.
— Ну, это уж чересчур, — говорит шьора Андриана соседке, шьоре Кеке. — Не хватает, чтоб сюда являлся кто угодно! Сказали бы, что бал для мужиков, мы бы наших девиц не приводили…
— Ах, что и говорить, бедная моя шьора! — набожно кивает соседка. — Да ведь вы знаете Нико. Неразборчив. Ему все хорошо.
— Так! Но зачем он тогда приглашает лучшие семьи? Если ему интересно, пускай дает бал своим приятельницам. Полагаю, их столько, что и на два бала хватит…
— Ах, бедная моя шьора, что ж делать! Нынче в мире все идет неладно, — вздыхает шьора Кеке.
— Легко вам говорить! — вскипает негодованием шьора Андриана. — Но ответственность! Явиться, как ни в чем не бывало, без гарде-дамы[24], — что скажут люди? Нет у этого человека ни такта, ни рассудительности. Да и то сказать, в каких кругах он вращается! Тут и самый утонченный человек омужичится. Куда же дальше — еще танцевать пригласят…