— Ах, чего только не бывает на свете! — жалобно лепечет бедная шьора Кеке, закатив глаза к потолку.
Катица успокоилась довольно скоро. Уже и в висках не стучит, и искры перед глазами не пляшут. Огляделась вполне хладнокровно; смотрит, обсуждает, критикует про себя. В конце-то концов, ничего необыкновенного. Зал, правда, красиво убран — гирлянды, венки, драпировки. Надо ведь было прикрыть кое-где трещины по стенам, пятна, где отвалилась штукатурка. Много зеркал (все разной формы) придают залу приветливый, радостный вид; они служат Катице вторыми глазами, отражая оживленное движение. Стоят в зале бюсты Шеноа[25] и Прерадовича[26], висит большой портрет Старчевича; нет, все в этом зале ей хорошо знакомо.
Здесь много девиц из первых домов города, чьи матери — шьоры. Но видит Катица здесь и Франку, и Антицу, и Ельку: их отцов, правда, называют «мештре», но один — кузнец, другой — сапожник, и никого не смущает, не оскорбляет присутствие этих девушек. Неужели же она хуже, подлее них? Не так-то легко кому бы то ни было внушить страх Претуршам. А то, что они тежачки? Да, сказать, тежаками-то весь мир кормится. Без честных тежаков и эти так называемые господа недолго протянут…
Катица приободрилась. Вдруг перед ней вырос шьор Зандоме, смотрит на нее с удовольствием.
— А, Претурши! Отлично! Что ж ты прячешься, Матия?
— Им, право, прятаться не нужно, — подхватил доктор, подошедший к Зандоме, и поправил свои очки.
Зандоме оглянулся на него, подмигнул, а доктор издал свой любимый звук: «Гумм!»
— Ну, веселитесь, детки, веселитесь, — подбодрил сестер Зандоме и, взяв доктора под руку, отошел.
— Славные девчушки, — сказал доктор, кивая головой. — Красотки, а, Зандоме?
— Это всем известно, — отозвался тот. — Жаль, нельзя к ним причалить…
— Нельзя? Да кто ж мешает?
— А вы взгляните на шьору Андриану. Позеленела, как трава. Стало быть — зависть, или еще что, бес ее знает. Даже я не могу осмелиться на большее, чем то, что я уже сделал. Завтра утром моя шьора Царета уже будет во всех подробностях извещена, что отмочил ее благоверный на балу.
— Ревность? Гм, неприятно и — в известном смысле — глупо, — промолвил доктор, довольный тем, как плавно сумел он переменить тему разговора. — Моя жена, слава богу, таким недугом не страдает.
— Завидую вам.
— А вы, — доктор тронул свои очки, — не давайте повода… гм… к ревности!
И он выразительно, даже плутовато, посмотрел на Зандоме.
— Человек — сосуд хрупкий… Добрых намерений куча, да искушение-то велико…
Доктор пожал плечами — такую слабость он не понимал. Его супруга, Рита, недоступна чувству ревности. Наверное, ей было бы просто смешно, если б какая-нибудь другая женщина отважилась только попытаться выбить ее из седла. Слишком высоко стоит шьора Рита над всеми красавицами, над всеми городскими интригами. Если б завтра ей донесли, что муж ее беседовал с тежачками, она ответила бы спокойно: «Такова его профессия».
— Кадриль! — закричал шьор Динко, поручик в запасе, тот самый, который командовал нашим «войском» во время процессии. Теперь он будет командовать кадрилью. Недаром явился во фраке, с шапокляком под мышкой: с головы до ног — точно такой, каким обязан быть светский человек.
— Кадриль! — подхватили со всех сторон.
— Опять кадриль… — сморщила хорошенький носик барышня Кармела; она сегодня именинница и держится около шьора Динко — он вроде бы ее жених, так, по крайней мере, поговаривают, пока шьор Динко и тут не пошел на попятный, как уже не раз делал. — Как это скучно, господи! Если б еще ее умели танцевать…
— Надо, надо, золотце, — оправдывается шьор Динко. — Среди гостей много пенсионеров, они только кадриль и танцуют… А барышни — смотри, сколько их сидит без кавалеров!
— Будешь сидеть, раз набежало столько всяких. — И Кармела кинула злобный взгляд на Претурш. — Сначала пустили дочек мастеровых — ну, ладно. А теперь и мужички полезли!
— Ты отчасти права, душа моя, но…
— Никаких «но»! — перебила его Кармела. — Через год, пожалуй, моей визави в кадрили окажется наша Цвита… она ведь тоже служанка! Тогда уж и не знаю, кто из образованных барышень согласится пойти на бал…
— Неприятно, конечно; но видишь ли, какое дело…
Закончить фразу Динко не решился — ведь Претурш ввел сюда сам Нико Дубчич, он и сейчас около них.
— Ну да, кое-кому уже все дозволено! — не унимается Кармела. — Если им по вкусу — их дело, но нечего заставлять других общаться со служанками!
26