Матия взглянула удивленно: смелость и решительность сестры успокаивают. И опять невольно почувствовала она превосходство Катицы над собой, опять видится Матии, что осталась она далеко позади…
Сестры ушли так же внезапно, как и появились. Шьора Андриана торжествует, но не в ее силах изгладить впечатление, оставленное ими. Бал продолжается, течет по естественному своему руслу, но уже не украшает его дивный облик черноокой девы, которая ворвалась метеором, да и улетела… Нико Дубчич так смотрит на дверь, словно за нею скрылось его солнце. Впервые в жизни пала ему на душу дума, закрыла темным крылом светлый горизонт, еще так недавно казавшийся ему цветущим садом… Нет, жизнь не так проста, она — не широкое, раздольное поле; не одни цветы бросает она под ноги, цветы, которые можно срывать, топтать… Жизнь — неизведанная страна, в ней много провалов, гор, тупиков… Трясины встречаются в ней, трясины, болота, над которыми кружат стаи воронья; а вокруг гор собираются тучи, и молнии поблескивают, погромыхивает гром… Изумленно озирается Нико Дубчич, пелена спала с его глаз, и он — впервые в жизни! — ясно видит, что мир-то создан вовсе не ради него одного, не ради исполнения каждого его малейшего желания, каждого каприза; напротив, он сам, Нико Дубчич, всего лишь крошечное зернышко, пылинка в этом мире, и будет бросать его во все стороны, пока не пройдет он предначертанный ему путь…
Катица первой вышла со двора; на улице постояла, поджидая отца с сестрой. Ночь теплая, мириады заезд переливаются на небе — а у Катицы губы дрожат, мороз пробегает по коже. «Ну и пускай кричит, ругает! — мелькают строптивые мысли. — Пускай даже побьет, коли ему так нравится…» Катице всерьез думается, что ей было бы огромным облегчением, если б отец ударил ее. Физическая боль хоть на минутку заглушила бы боль другую, что засела глубоко и рвет ей душу.
Но отец, поравнявшись с нею, не сказал ни слова. Молча шагает он по темной улице, и не заметно, чтобы он гневался.
Вышли на площадь, ярко освещенную ради праздника. Не только все городские фонари в исправности — освещены и палатки с балаганами. Люди еще толпятся перед ними, выбирают, покупают, а то и просто прогуливаются группками по площади. Тихая, теплая ночь, небо усеяно звездами, приятная прохлада, приподнятое, праздничное настроение — все это, несмотря на поздний час, выманило людей из домов. Хозяин кафе расставил столики прямо под открытым небом, перед управой. За самым большим из них сидит вся знать города. Сюда же прибегают и молодые господа, улизнувшие с бала — «освежиться воздухом», а заодно и кружкой пива. Кто постарше, и вовсе пускает тут корни. Здесь уже сидит доктор, очки его взблескивают в отсвете фонаря, словно огненные круги, — здесь и наш инспектор, гость бургомистра; он еще утром приехал из Дольчин. И все асессоры налицо; сюртуки наброшены на плечи, жилеты расстегнуты — после трудного, знойного дня люди наслаждаются вечерней прохладой. Хозяин кафе, засучив рукава, разносит сараевское пиво в бутылках, прямо со льда — такая роскошь доступна только во время фьеры: лед приходится доставлять с высоких гор Приморской Планины, в глубоких ущельях которой он держится даже летом. Пиво пьют скорее из молодечества, ибо никто — кроме, пожалуй, инспектора и доктора, — не находит в этом удовольствия: вкусом своим пиво смахивает на отвар белены, охлажденный на льду.
Мате хотел пройти незамеченным мимо главного стола, но его все же углядели.
— А, Мате, куда спешишь? — окликнул его бургомистр. — Иди сюда, выпей!
Немалое отличие, когда глава города протягивает тежаку свою кружку! Но Мате привык к такому почету. Он пользуется всеобщим уважением как добрый землероб, в руках которого земля разом подскакивает в цене, ибо он умеет обрабатывать ее, как никто. Помещики заискивают перед ним, чтоб согласился он взять их поля под свою мотыгу. Мате ставят в пример прочим тежакам, а те только плечами пожимают: «Мате-то легко!» Однако никто никогда не объясняет, почему это ему «легко».
— Спасибо за приглашение, — отнекивается Мате, ибо совсем другим полна его голова, хотя бы и приглашал его сам глава города; сейчас ему ни с кем не хочется разговаривать, а уж тем менее с господами, когда приходится взвешивать каждое слово. — Домой иду, видите…
— Домой?! Чепуха! — вскричал бургомистр; он сегодня в прекрасном настроении и желает приобрести популярность. — Подсаживайся, человече, выпей! Фьера раз в год бывает…
— Так эти две — его дочки! — Инспектор живо повернулся на стуле. — Из-за одной я едва не поссорился с шьорой Андрианой. И не жалею, ей-богу! С ней никакая не сравнится.