— Не веришь, Катица! Думаешь, я так, играю только…
У Нико дрогнул голос.
— Я этого не говорила — вы сами сказали.
— Но ты не видишь, не чувствуешь… Постой, не беги! — вскричал он, когда Катица двинулась было вперед. — Я должен сказать тебе одну вещь, и сказать сегодня, сейчас, на этом месте… Придется тебе выслушать. А если убежишь, — с угрозой добавил он, — то я прямо пойду в твой дом и при отце-матери выскажу, что на сердце лежит! Не встреть я тебя сегодня — так бы и поступил. Это я решил твердо.
Жар бросился Катице в лицо, в глазах запрыгали искры. Всякая уверенность оставила ее.
— Но мне больше по душе обручиться с тобой здесь, под этим синим небом, где мы одни, где никто нас не видит, не слышит — только бог. Я люблю тебя!
Катица засмеялась — но искусственным смехом, он скоро застрял у нее где-то в горле и завершился стоном.
— Ты смеешься? — вскричал Нико с горестным укором.
А у Катицы уже слезы выступили. И сквозь слезы видит она высокую, сильную фигуру Нико, его расстроенное лицо, как бы облитые сказочным сиянием. Все отпустило в ее душе, обмякло, и она заплакала горько, закрыв руками лицо.
Тогда теплая ладонь легла ей на плечо, и Катица услышала взволнованный шепот:
— Что же ты плачешь, любимая?
Она печально качнула головой, высвободилась из-под теплой руки и отступила на шаг.
— Что с тобой, Катица? — недоумевает Нико.
Вытерев слезы, она долго смотрела на него глубоким, загадочным взглядом и наконец промолвила:
— Скольким вы уже говорили так? Вам забава играть с нами, тежачками…
— Нет, Катица, это не игра! Это любовь, настоящая, искренняя. Ну посмотри сама: разве я играю? Не слышишь, как сильно бьется мое сердце?
— Может быть… Нет, я больше не сомневаюсь. Верю… Но — надолго ли? Сами знаете, я вам не ровня. А игрушкой быть, как другие тежачки, не хочу. Я Претурша — я выше этого. — Она гордо тряхнула головой, и огонек благородного негодования блеснул в ее глазах.
— Господи, о чем ты! — возмущенно вскричал Нико. — Чтоб я замыслил нечто подобное! Да, мы, случалось, играли, порой недостойно — признаю. Но сейчас совсем другое! Я люблю тебя всем сердцем; и не хочу того, на что ты намекаешь! Нет, мне и во сне об этом не снилось! Я хочу идти прямым путем, честно, на глазах у всего мира, без боязни, без оглядок. Позволишь — я готов предстать перед твоим отцом; хочешь — прямо сейчас, открыто, при всех! Слово тебе даю — а на него ты можешь положиться.
Смотрит на него Катица, смотрит, раздумывает, колеблется. Нет, не сомневается она в искренности его чувств; по лицу видно — решение его твердо. Но где порука постоянству? Дойдет ли он до конца, не свернет ли на полдороге? Не отвергнет ли ее, не толкнет ли на погибель?
Но, с другой стороны, он дает ей все возможные гарантии. С чего бы ему потом отрекаться от собственного слова? Не правильнее ли думать, что он чем дальше, тем больше привяжется к ней? Ведь до сих пор он ни одной девушке не предлагал того, что предлагает ей сейчас, — своей руки. Забавлялся с другими, потому что они соглашались забавляться. А она — она от этого отказалась, ей он слово дал… Зачем же колебаться? Вот он, случай-то — да еще какой! — осуществить мечту, достигнуть всего, чего желала. Когда еще представится другой, более блестящий? Коли хочешь подняться, без риска не обойтись; надо решаться на то, на что другая не решилась бы, — только так достигнешь, к чему стремится душа…
Так Катица доводами рассудка прогнала сомнения, недоверие — и отдалась новому, нежданному счастью.
— Но ваша мама! — воскликнула она, и тон ее выдавал, что сопротивление уже сломлено.
— Моя мама согласится, — убежденно возразил Нико. — Еще обрадуется, что я наконец женюсь. Она-то, возможно, выбрала бы другую, это я допускаю. — Несмотря на состояние счастливой восхищенности, Нико не может не видеть здесь некоего темного пятна. — Может, ей и трудно будет, но я уверен — она согласится. А когда узнает тебя лучше, ближе, вот как я — полюбит тебя! Ручаюсь за это, она ведь добрая… И тогда согласится с радостью. Но есть одно-единственное препятствие…
Катица посмотрела на него вопросительно.
— То, что ты — служанка. Первое условие — ты должна оставить службу. Я люблю тебя горячо — и все же, скажу честно, мне тоже было бы нелегко добиваться руки служанки. А вернешься домой — потечет твоя жизнь, как чистая река, на глазах у людей, на глазах у моей матери. И когда она увидит твою безупречность и чистоту — согласится всем сердцем. Вот это и есть мое условие — первое и последнее.