Однако, удалившись на твердую землю, стал капитан Лука стремительно стареть. Ничего не поделаешь — моряку нельзя без моря! Появился кашель, о котором он раньше и понятия не имел; не привыкший к покою, Лука за короткое время растолстел, обрюзг; и волосы его поседели, так сказать, за одну зиму.
Порою, словно тени облаков по полю, пролетали в мыслях его печальные предчувствия. Не раз портили они ему настроение, когда у ног его бегал маленький Нико, — шалил, — по дому, по двору; или когда слышал он глубокий альт своей супруги, расцветшей, как роза. В такие минуты опускал Лука голову в ладони, задумывался — и глубоко вздыхал. Ой, многое упустил он, скитаясь по морю, многое! Сколотил изрядное состояние, устроил спокойную жизнь, старость себе обеспечил — зато молодость ушла, не вернется… «Боже мой, до чего коротка жизнь! — не раз вздыхал Лука. — Только заживешь, как хочется, только начнешь наслаждаться плодами своих трудов — уже и срок вышел, и судно твое стремится к последней гавани; а между тем еще тянет с моря такой благоприятный ветер, надувая паруса, и плавание так приятно, так выгодно…»
Задумчивым стал наш капитан, погружал мысль свою в темные тайны жизни. Кротким стал, как ягненок, — это он-то, бравый моряк, умевший ругаться на мостике так, что небу жарко! В церковь начал ходить, и не только по воскресеньям, но и в будни. На свой счет отремонтировал алтарь святого Николы-странника, патрона мореходов. Исправно исповедовался в предписанные сроки, основательно каялся в грехах, епитимии исполнял, как честный моряк: никогда никого не обманувший хотя бы на грош, он и бога не обжулил ни на одну молитву. Добросовестно постился — даже когда наш гуманный дон Роко выговорил для него у епископа освобождение от поста. Немногие годы покойной жизни на суше совершенно сломили твердого «либерала», унесли без следа его равнодушие к религии, которым он так гордился, пока был капитаном.
Долгими тоскливыми зимними ночами часто не мог Лука сомкнуть глаз. Нередко вскакивал с постели, задыхаясь в приступе астмы, подходил к окну. Там, внизу, простиралось бескрайнее море, облитое магическим светом луны, — море, что столько лет терпеливо носило его, помогая богатеть. Невыразимая тяжесть наваливалась на бедную грудь. Тяжесть мысли, что он уже не более, чем разбитый корабль, выброшенный на сушу океаном жизни, изломанный, негодный к плаванию в далекие моря, где вздымаются громадные валы, где воет буря…
В одну из таких ночей дал он обет своему покровителю, святому Луке, выстроить во имя его часовню на окраине города, на своей земле. Но уже не успел капитан выполнить этот обет: простудился, хотя даже из дому не выходил; и как ни старались доктора — корабль капитана Луки бросил якорь в гавани великого упокоения. Шьора Анзуля сама достроила часовню, приобрела для со алтаря образ святого Луки в позолоченной раме — его и сегодня можно видеть в этой часовне. У порога ее всегда найдете венок из свежих цветов — подношение шьоры Анзули покровителю покойного мужа.
Шьора Анзуля была еще молодая, свежая женщина, когда овдовела. Много было случаев ей выйти замуж, и выгодно — но она все не могла решиться «из-за моего озорника». «И потом, — отговаривалась она, когда местные тетки являлись искушать ее, — нынче время перекапывать виноградники, недосуг мне…» После копки — подвязка, затем поливка, а там — чистка подвалов, починка бочек, потом сбор винограда, потом разлив молодого вина, выжимание олив, перегонка ракии — дело делу руку подает, некогда, грешнице, даже перекреститься, не то что думать о мирской суете… Да кабы только работа! А другие хлопоты? Например: распределять земли по тежакам, приглядывать за ними, выдавать зерно под будущий урожай, счеты подводить, тяжбы зачинать, по судам таскаться, ругаться с арендаторами, давать им нагоняи — а то ведь «разорят вконец бедную сироту, вдову несчастную…». Тежак, он милосердия не знает, поддайся ему только… Какое там замужество! Только отзвонят на рассвете «Аве, Мария», пора вставать; кое-как осенишь себя святым крестом — и давай, давай, хлопочи, бранись со служанками, почему хлеб плохо выпечен, почему мужики в поле не выбрались… В обед только ложку отложишь — пора за бабами присматривать, а их всегда полон дом: стирают, убирают, чешут шерсть для матрасов, то инжир собирают, сушат, то около плетеных решеток вертятся, на которых сушится вишенье. А настанет малая передышка в домашних работах — надо садиться на мула, объезжать поля, виноградники. Там уж всегда найдется что-нибудь такое, от чего вспыхнут щеки, вздуется жилка на лбу. Обычно за этим следует вызов тежаков пред очи разгневанной госпожи, и начинается угощение «бранной похлебкой». Хозяйка предъявляет им длинный список грехов: как пахали, как навоз возили, как пололи — достается каждому, и уходят тежаки подавленные, бледные, головой качают.