«Нет, — после долгих раздумий решила Анзуля. — Я за это не возьмусь, предоставлю им полную свободу, а сама — отойду. Зачем и пытаться? Пускай устраиваются, как знают — а я в сторону. Пожертвую собой: таков уж, видно, мой удел. Ради сына не вышла второй раз замуж, чтоб сиротой не оставался: себя в жертву принесла. Почему же и теперь не принести себя в жертву? Что из того, что проживу свою старость в одиночестве, что будет мне тоскливо, грустно? Кому от этого вред? Меня в доме легко заменит другая. Через год мое отсутствие и не заметят…»
Горячие, горькие слезы залили ее лицо. Уйти из дома, когда-то построенного для нее! Отказаться от деятельной жизни, от забот о благе сына и о благе всего города, особенно о несчастных тежаках… Не быть больше строгой госпожой им — а подчас и ласковой матерью…
Анзуля захлебывалась слезами, но — сдавила сердце, утвердилась в своем намерении. И когда поднялась с постели, страшно разворошенной после такой тяжкой ночи, план ее созрел, продуманный, ясный, как солнце в небе. Сыну она сообщит свой замысел просто, без волнения, накануне помолвки — не для того, чтобы поставить его перед выбором между матерью и невестой, нет, просто пускай заранее знает, что его ждет, пускай устраивает дом в соответствии с этим.
Теперь ей стало немного легче: было ясно, что надо делать. Колебаний, сомнений не осталось. Только в глубине сердца жжет, болит рана, оттого что недолго ей уже править в доме… Тогда-то и захотелось ей поехать в поля; может, в последний раз порадуется, потешит сердце видами на богатый урожай, найдет облегчение на лоно божьей природы…
Облегчение она нашла уже на Рашеляче. Отлично обработанный виноградник, лозы, отягощенные гроздьями, словно нарядные невесты перед алтарем, сознание, что все это — плоды ее трудов, изгнало из сердца боль и печаль. Капитан Лука купил этот виноградник уже готовым, только подправил кое-что, но именно Анзуля добилась такого расцвета. Лозы лепятся на голом камне, и все же — пышны, увешаны гроздьями. Ягоды еще зеленые, маленькие, но скоро они нальются сладким соком, станут тугими, готовыми лопнуть, примут желтоватую окраску, восковой лоск зрелости. Лозы уже сейчас гнутся под кистями, они упали бы наземь, если б их не подперли.
«Чем только живут, откуда берут влагу? — удивляется шьора Анзуля — эта мысль всплывает у нее всякий раз, как она осматривает виноградник. В это лето, как и во все предыдущие, не выпадало ни капли дождя. Солнце неумолимо сжигает почву, высасывает остатки влаги — а земля все-таки не оголена, не иссохла, урожай на себе несет! А мы еще называем землю мачехой, — думает Анзуля. — Как мы неблагодарны!»
Идет Галеша по дорожкам и тропкам, все они вьются между виноградниками. Кое-где попадается кустик сухой травы, по краям дорожек — заросли ежевики, обсыпанные спелыми ягодами. Выбрались на гору — открылся вид во все стороны, на востоке — до самого моря. И все пространство это покрыто виноградниками, только кое-где чернеют пятна леса да сереют оливковые рощицы.
Стали спускаться. Галеша ступает осторожно, опасаясь споткнуться, он держится подальше от каменных оград, чтоб не поцарапать ногу всадницы. Порой то клок травы ухватит, то ветку, а так держит голову опущенной и непрестанно фыркает. Но вот уже и Буничное ущелье.
Огромный виноградник раскинулся в ущелье, захватив оба противолежащих склона. Виноградник обнесен крепкой, широкой стеной, а внутри еще разделен оградами пониже — то участки отдельных тежаков.
«Ну, теперь-то и начнется война!» — мысленно подготавливается Юре: весь виноградник арендуют тежаки, и здесь обычно больше всего злится и ругается хозяйка. Получает она с этих участков, правда, только четвертую, а то и пятую часть, и если тежак ленив, то сам себе вредит на четыре пятых, ей — только на одну. И все же Анзуля больше огорчается здесь, чем огорчалась бы от непорядков на собственном винограднике, и тщательно присматривает за работами. «Тежак — тот же ребенок, — говаривает она, — за ним нужен глаз да глаз, а тем паче надо его учить и наказывать!»
Анзуля осматривает отдельные участки, перешагивая через низенькие ограды. Листва и здесь пышная, гроздья сильные. Кое-где они уже зарумянились, того и гляди, начнут наливаться. Здесь высажены только темные сорта, вино из них получается черное, терпкое. Виноград сам даже есть нельзя: стягивает оскоминой рот, першит в горле.