— О, тут легко быть тежаком! — воскликнул Андрия. — Земля родит, даже если пальцем не шевельнешь.
— Ну нет, — засмеялась госпожа. — Рук не приложишь — в рот куска не положишь. И не советую я тебе полагаться на землю: она труда требует.
— Другие тоже трудятся, а толку мало. Нет, тут требуется божье благословение; а оно почиет на земле и на всем, что есть у вас, на всех ваших делах. Я бы согласился работать у вас даже на голом камне: даже камни родили бы!
— Ну, ну… Все-то ты, Андрия, одну и ту же песню заводишь.
— И буду заводить, пока душа в теле. Я-то лучше всех знаю — кабы не вы, не было б на этом свете ни меня, ни моих…
Голос его дрогнул, на глаза навернулись слезы.
Госпожа отвернулась и без слова, тоже глубоко растроганная, села на Галешу.
Андрия поправил стремена и, когда Галеша двинулся, крикнул вслед:
— Так что, госпожа, богу будем за вас молиться!
— Спасибо, Андрия, молитва никогда не лишняя, а коли от сердца идет, так и до неба долетает…
И блаженное тепло разлилось у нее на душе — зажглась в ней заря надежды, разогнала тучи сомнений. Что там — не вечна сегодняшняя печаль! Побудет, помучит, да и опять все устроится. Неисповедимы пути господни, загадочны, непостижимы: кто угадает сегодня, к какой цели направлены они? «Нет, нельзя мне уходить, нельзя сдаваться — надо выдержать, не предаваться отчаянию, твердо уповать… А суждено тебе крест нести — и крест прими, неси терпеливо…»
Вот Андрия: думал ли он, что когда-нибудь еще на ноги встанет? Да еще как встанет-то: крепкий, свободный тежак он теперь. Бог вырвал его из погибели, ее руками поднял, утешил. «Нет, не отрекусь! — уже твердо решает Анзуля. — Выдержу, что бы ни было. Нужно — и жертву принесу. Мой урок еще не выполнен: обязана я направить сына на верный путь. А то, что кровь его смешается с тежацкой, — что ж, все равно он моя кровь! Отчего же и не пожертвовать, коли надо? Разве все должно делаться по-нашему?»
Приятны Анзуле ее новые мысли, совершенно противоположные тем, ночным, когда металась она в своей постели. Галеша вошел в дубовую рощу, степенно ступает по тропинке — ему тоже приятно хоть ненадолго укрыться в тени. А госпожа знать не знает, где она, — так глубоко погрузилась в эти новые, благородные, добрые думы. Нежность проснулась в ее душе, словно приходится она матерью не только сыну своему, но и всем, кто с надеждой обращает к ней взор. И чувство это приятно ей, много в нем сладости. Хотя есть и немножко скорбного — ведь требуется от нее жертва…
«Кто знает, какая она, эта Претурша? — уже без лихорадочной дрожи ведет Анзуля беседу сама с собой. — Родители — люди честные. Должно же быть в ней что-то такое, раз понравилась она Нико… Только ли красивый сосуд, или и напиток в нем здоровый — кто может знать? Будущее покажет… Собственно, ведь и о Дорице мы не знаем толком, что в ней. Кто сегодня угадает? Почему и Претурша не может стать хорошей, доброй женой? Оттого, что крестьянского рода? Так и мой Нико, в сущности, из крестьян. А если она недостойна, испорчена, разве не могут открыться у него глаза? Не все же будет полыхать пламя слепой страсти, наступит момент трезвого раздумья, начнет он наблюдать, сравнивать… Разве не может наступить отрезвление, если он разочаруется в ней, не найдет того, что ищет?»
В таких размышлениях доехала шьора Анзуля до места, с которого открывается неповторимый вид: тропинка круто падает вниз, словно в пропасть, а там, внизу, синеет море, и тянет оттуда свежим ветерком…
Галеша спускается осторожно; переступает ногами медленно, чтоб не поскользнуться. Вскоре они вышли из тени дубравы. Перед ними расстилается склон горы, поросший кустами шалфея, от которых исходит сильный запах. Там и сям разбросаны могучие кусты розмарина, зеленые, пышные, с дурманным ароматом. Кое-где раскрылись исполинские, мясистые листья кактусов, из их середины выстрелил толстый ствол, на котором в свое время распустится цветок.
Склон этот обращен к югу, и солнце жарит, как в Аравии. А тропка вьется вниз по склону, скрываясь ненадолго в купе падубов. Постепенно спуск становится более пологим, и на этой части склона разбит виноградник — жемчужина среди виноградников, дающий самые тонкие вина. Именно здесь родина прошека, который выжимается из привяленного винограда.
Но больше, чем виноградник, привлекает взоры море: плещется там, внизу, играет мелким прибрежным песком; море расширяется проливом между нашим и соседним островом, который тоже купается в половодье солнечного сияния, усеянный виноградниками и белыми деревнями. С другой стороны море расстилается до материка, до Приморья, где гордо вздымается к голубому небу седая Планина.