— Его всю ночь не было дома? — спросил я, чтобы только что-нибудь сказать; мне было мучительно молчать и думать о том, что я сделал. — Всю ночь не было дома? Посольство мое такое важное, вы понимаете.
Он кивнул головой, что понимает.
— Он был дома ночью, — сказал он потом, — и перед рассветом опять уехал… Я признаюсь вам, дело идет о дуэли. Я боюсь за него…
Мы оба довольно долго молчали. Было уже совсем утро, на улицах начиналось движение. В своем возбуждении я потерял представление о времени. Ждал я час, может быть, три. Наконец возле дома остановился экипаж, на лестнице послышались шаги, и камердинер побежал навстречу лорду Дальтону. Он сильно обрадовался, видя, что его господин здоров и невредим, но лорд Дальтон был мрачен и бледен.
— Готовь все сейчас же к отъезду! — крикнул он. — Я бегу из Англии.
Увидев меня, он не выказал ни малейшего удивления, только сильная боль отразилась на его лице.
— Ах, добрая судьба привела вас сюда, — сказал он мне. — Я напишу письмо, отдадите его Эдите, я хотел сказать — сестре лорда Ангуса.
Он сел и быстро писал, в то время как в соседней комнате камердинер спешно делал какие-то приготовления.
— Вот письмо, — сказал он, окончив писать, — вот письмо, и отдайте его сразу.
Как во сне, шатаясь, я вышел из комнаты и пошел по улицам. Я даже забыл, что ничего не объяснил ему, ничего не исправил, ни в чем не признался. Я только смотрел на его письмо. Оно не было запечатано, небрежно заклеенный конверт почти сам открывался, — и я прочитал:
«Эдита, на коленях умоляю тебя, прости меня! Я негодяй, негодяй бесконечный! О, если б я послушался твоих просьб и приказаний! Я играл, играл — но этого мало! Во время игры поднялась ссора. В возбуждении я ударил капитана по лицу. Вследствие этого у нас была дуэль на рассвете — и я застрелил его. На некоторое время я бегу во Францию. Заклинаю тебя Богом живым, дай мне хоть одним словом знать, что ты не проклинаешь меня, что я вправе надеяться, что со временем ты простишь меня! Клянусь тебе спасением своей души, что никогда уже я не буду играть! Падаю пред тобой на колени. Напиши мне хоть одно единственное слово в Париж под полной моей фамилией poste restante!»[9].
Не знаю, как я добрался до своей комнаты, не знаю вообще, думал ли я, размышлял ли, боролся ли со своей совестью, знаю только, что я сложил вместе письма его и ее и спрятал их, что таким образом я совершил преступление, подлую измену, и что я последний негодяй!..
Ройко не мог говорить. Он плакал так, что почти захлебывался. Когда он несколько успокоился, я спросил его:
— И вы не могли хоть со временем исправить свой грех?
— Не мог и не хотел, — ответил он. — Через два дня после этого лорд Ангус послал меня в Шотландию, и в замок Ангус-Манор я вернулся только через месяц. Приехал я на другой день после свадьбы Эдиты, она вышла за того, с кем обручили ее родные. Я видел ее, но почти не узнал. В полуобмороке своей грусти она, может быть, была еще прекрасней, чем прежде, но она была другая. Мне казалось, что она уже умерла.
Я видел ее на большом балу, который дал в замке лорд Ангус на прощанье с ней. На ней снова были изумруды прабабушки, портрет которой висел в библиотеке, я видел ее такой же, как тогда, в первый вечер, когда я приехал в Ангус-Манор. Но она была теперь как будто без души, и мне показалось, что я вижу ее в гробу. И я был ее убийцей…
На другой день она уехала со своим мужем куда-то в Германию или в Италию, теперь уж я не помню. Я слег в постель и призывал смерть… В горячке я чувствовал один только смертельный страх: что она встретится где-нибудь с лордом Дальтоном, все объяснится, и она будет ненавидеть, проклинать и презирать меня! Но я напрасно боялся этого. С лордом Дальтоном Эдита уже не могла встретиться. Когда он прочитал в газетах в Париже о ее свадьбе — он застрелился.
Мороз пробежал у меня по телу, дыхание замерло в груди.
— И вы пережили это? — спросил я.
— Я пережил больше, — ответил он, дрожа всем телом.
Он держал меня обеими руками за руки и кричал почти на ухо:
— Эдита умерла через два года; она болела, слабела, медленно умирала от скорби! Я давно убежал из дома ее брата и, борясь с нуждой, шатался по Лондону. О ее болезни я случайно услыхал от бывшего камердинера лорда Дальтона. Пешком я дошел до замка Ангус-Манор, узнав, что она там умирает, и ради Бога просил, чтобы мне позволили поговорить с ней. Долго меня не хотели к ней допустить — она была уже на рубеже смерти, но в конце концов ей сказали о моем желании. Ангельски добрая до конца, она тотчас же исполнила мою просьбу. Я ползал на коленях у ее постели. Я простирал к ней руки, как в молитве.