Опустив голову, он отошел к решетке моста и засмотрелся на здания Градчина, начавшие окутываться лиловым полумраком. Отблески розового света медленно погасали на них. Он долго-долго смотрел на Пражскую крепость, лицо его слегка оживилось и покрылось румянцем, а губы что-то шептали. Он опустился на землю около нищих и закрыл лицо руками.
Солнце давно зашло. Колымаги перестали дребезжать и топот коней затих. Мост понемногу опустел, нищие тоже ушли: подаяний больше нечего было ждать. Но юноша все еще сидел неподвижно. Наконец он встал и оглянулся. Настала ночь и на небе загорались звезды. Внизу таинственно шумела река.
— Не броситься ли туда? Там я нашел бы покой и тишину, там нет больше ненависти, нет насилия, несправедливости и позора, — прошептал он.
Внизу, среди волн, отражались звезды. Юноша поднял вверх глаза, к настоящим звездам, сверкавшим все яснее и ярче. Их безмятежность пала на его душу, как откровение, и в их безмолвии словно таилось обещание какого-то неопределенного, но безграничного блага.
— Я не знаю, что такое счастье, и не знаю, кто мог бы объяснить мне это…
В раздумье он повернулся, чтобы уйти, и в эту минуту неожиданно переступил дорогу двум незаметно приблизившимся фигурам. Это были сгорбленный и старый мужчина с молодой и стройной женщиной. Старик поднял зажженный фонарь, который нес в руке, и свет от него прямо упал на бледное, грустно-задумчивое и прекрасное лицо юноши.
Из уст женщины вырвалось легкое восклицание удивления. Она быстро и тихо произнесла несколько слов по-итальянски, схватилась за кошелек и протянула юноше щедрую милостыню.
— Я не прошу, — сказал он, выпрямившись, и во взгляде его сверкнули укоризна и гнев, хотя бледное лицо было спокойнее мрамора.
Она рассеянно скользнула глазами по его бедно одетой фигуре и теперь рассматривала благородные черты его лица.
— Простите, — сказала она, и ее звучный грудной голос раздался среди ночи, точно музыка. — Я не желала вас оскорбить. Ведь вы знаете, что на этом мосту всегда бывают нищие, и я в темноте не могла хорошенько разглядеть, кто вы. Чем могу я загладить свою вину? — И она протянула ему руку. Рука была холодна, как камень, жесткая и тяжелая.
— Я больше не сержусь, — ответил юноша и вздрогнул, прикоснувшись к протянутой руке; ему показалось, что он прикоснулся к трупу. «Не привидение ли это?» — мелькнуло у него в голове, и он внимательнее взглянул на нее.
Она была красива, красивее всех женщин, когда-либо виденных им. Но в этой красоте было что-то каменное, как и в ее прикосновении. И только тут он заметил, что она все еще держит его за руку.
— Докажите, что вы действительно не сердитесь. Будьте так любезны, посетите нас. Я приглашаю вас на ужин.
Он быстро отдернул руку, и при свете фонаря красивая женщина увидела, как он сразу покраснел и опустил глаза. Она гордо и спокойно усмехнулась.
— Я донна Флавия Сантини, из Милана, — коротко сказала она. — Вы никогда не слыхали моего имени? Многие знатнейшие люди этого города считали бы за честь мое приглашение, которое вы отвергаете. — Она сделала рукой знак своему спутнику и сказала: — Ступай и свети.
— Простите, — пролепетал смущенный и пристыженный юноша и пошел рядом с ней.
Лицо ее было все так же спокойно, и она смотрела гордо и холодно.
— Вы никогда не слыхали моего имени? — повторила она свой вопрос.
— Нет, — робко ответил он. — Вы, вероятно, из тех чужестранцев, которые теперь властвуют над этим несчастным краем?
— Да, я здесь чужая, но мой род ни тут, да и нигде никем не властвовал. По происхождению я только горожанка, и если моя рука все-таки протягивается за короной, то за той лишь, которая дается искусством.
— Ах, — вздохнул юноша. — Быть художником! Творить! Творить! — Он поднял глаза к небу и потом опустил голову.
— А вы кто? — спросила красавица.
— Я поэт, — прошептал он так тихо, что слова рассеялись в воздухе вместе с дуновением вечернего ветерка. И ему сделалось грустно и тоскливо. Он подумал о тех песнях, которые звучали у него в душе и рвались на волю из его стесненной груди, словно птицы из клетки. Его тяжело давил камень проклятия и несчастия, так же, как и всю его родину. Там, где-то в глубине его души, звучали песни, полные ненависти, рыдали покаянные песни, оплакивавшие гибель отчизны и смерть близких, но не находили для себя ни слов, ни выражений, как будто гений его родины онемел. И люди, и сама страна казались мрачными и окаменевшими. Донна Флавия услыхала его тихий шепот.