— Ты ненасытный! — сказал он мне.
— Человек трудится в поте лица во фьордах, — начал я декламировать, — немилосердно надрывает свою грудную клетку на этих страшных тележках, называемых Stolkärren (добродушные норвежцы некрасивую вещь называют некрасивым именем), и нечто, подобное этой картине, — оставить без внимания!
— Неужели ты здесь намереваешься петь противную песнь о чужих делах! — ужаснулся Бенедикт. — И я, безумец, еще помешал тебе вылететь из окна вместо того, чтобы по-приятельски помочь. Сохрани, мой друг, свою проповедь для какого-нибудь эстетического часа, а мне расскажи лучше о своих приключениях.
Тут я опять рассмеялся.
— Ты, стало быть, еще веришь в такую фантастическую вещь, которую называют приключением? Ты, без сомнения, также веришь в существование единорога, правда?
Бенедикт раскрыл, между тем, мой портфель, который я с собой принес и который я только что бросил куда-то.
— Боже мой! — воскликнул он с действительным восторгом. — Откуда ты взял этот этюд?
Я взглянул. Это был небрежно сделанный набросок одного уголка в нескольких милях от Йёнчёпинга. Чисто шведская природа: большая расщелина, поросшая частью хвойным лесом, обломки седого гранита, разбросанные то тут, то там, позади березовый лес, а над всем пейзажем тянулся до бесконечности безграничный горизонт. Настроение вечернее, расщелина курилась и голубой дым расстилался до самого леса, как оссиановские тени. Я мгновенно забыл Прагу, которая сверкала передо мной в лучах солнца, и всей душой стосковался опять по этой шведской пустыне; я глубоко вздохнул.
— Ага, мне кажется, что у тебя все-таки было какое-то приключение, — дразнил меня Бенедикт, — и этот пейзаж был, вероятно, местом действия очень интересного приключения…
— Уверяю тебя, я забыл, — отвечал я, — что случилось, когда я рисовал этот этюд.
— Расскажи, — приставал Бенедикт.
— Ты жестоко ошибаешься, мой милый, тут не было никакого приключения, а просто встреча, но ты имеешь с этим известное соотношение. Я именно здесь, напротив этого леса, случайно встретился с одним страстным, восторженным дилетантом. Самым большим проклятием нашего времени являются, наряду с целыми полчищами английских путешественников, рисующие и малюющие дилетанты. Мой дилетант был граф и соотечественник, и, разумеется, добрый малый почти не говорил на родном языке. Вот его карточка. Шли мы вместе от Йёнчёпинга до Хабо пешком в продолжение целого дня, потому что мимоходом набрасывали эскизы рощиц. Граф искренне восхищался мною, хотя и признался мне, что не понимает, почему я путешествую по Швеции. Его призывали туда какие-то дела, но он был немного разочарован, так как иначе представлял себе Швецию; по его мнению, тут не было мотивов для хорошей картины. Он показал мне свой портфель, этюды Швейцарии: одни Альпы, в розовом освещении и с голубыми, как слива, тенями. Его ледники были настоящие миндальные пудинги, политые сиропом. А впрочем, как я тебе и сказал, это был добрый малый. У него тут в Праге невеста; живет она с отцом в его дворце. Будущий его тесть — чешский шляхтич с итальянской фамилией — без всяких средств, мать невесты была горожанка. Граф никогда не живет в Праге и отдал внаймы князю, то есть своему будущему тестю, свой дом. Если хочешь, мы поедем завтра к нему.