Я постарался тогда раскрыть рот, чтобы выразить этим желанное удивление, но это скорее имело вид чего-то глупого. Однако, девушка не заметила этого. «Повтори эти слова, повтори», — шептала она и опять наполовину закрыла глаза, как в тот раз на Петршине. Я не мог дольше удержаться от смеха. «Эти слова давно мною забыты, глупенькая, — проговорил я и взял ее за подбородок. — И вы приняли это за правду! Жаль, что я люблю другую. Ваша наивность прелестна и заслуживала бы взаимность. Впрочем, у моей возлюбленной каприз, она разгневалась на меня, и потому я всегда рад полюбить другую. Но я не советовал бы вам с нею встретиться. Я запишу ваш адрес; вы, действительно, красивого роста…» Я взял ее за руку.
— Какая грубость! — вспылил я.
— Но как же было избавиться от нее, если не таким способом? — засмеялся Бенедикт. — Впрочем, я не думаю, что окончательно отделался от нее; она не так наивна, как представляется. Наверное, опять явится завтра, и тогда я пошлю ее к тебе. Виоланта ревнива, она не позволит мне иметь другую модель, кроме своей прекрасной особы. Кроме того, для моей «Вакханки» я не мог бы и найти лучшую, чем она. И ты ее увидишь!
— Кто же, черт побери, эта Виоланта?
— Ты этого не знаешь? — удивился он. — Это живая картина Рубенса. Виоланта будет певицей. У нее посредственный голос, и она это знает, но ей все-таки хочется на сцену. Это лучший путь добиться известности и поклонников, а этого только Виоланта и хочет. Она уже нашла необычайно богатого мецената, и такого глупого, что он верит в ее призвание, в ее способности и принимает ее любовь к художникам за любовь к искусству. У мецената ревнивая жена, и он не может достаточно стеречь Виоланту, так как его самого слишком хорошо стерегут. Можешь себе представить, как мы с Виолантой смеемся. Я так счастлив, она меня страстно любит. Это я нашел для нее имя Виоланты, теперь оно уже всеми принято, даже самим меценатом. Больше тебе ничего не скажу. Приходи ко мне сегодня вечером, ты ее увидишь; она созвала нескольких из наших друзей в мою мастерскую на маленькую пирушку, и, конечно, как моего друга, тебя радушно встретит.
Я обещал прийти, и мы расстались.
Я ненавидел эту Виоланту прежде, чем увидал ее, ненавидел ее за то влияние, которое она имела на Бенедикта. До сих пор, дорогой маэстро, я не сказал тебе ни слова о работе, которую я видел утром в мастерской Бенедикта; он рисовал вакханку, и Виоланта служила ему не только моделью, но и внушила ему всю картину. Я испугался этой картины. Где было изящество лица, где было вдохновение, которым я всегда любовался у Бенедикта? Бенедикт разучился понимать и рисовать голое тело, разучился смотреть на него, голое тело не было больше для него чудным и возвышенным гимном, да оно не говорило больше и чувству, нагота этой вакханки была одной пошлостью!
Это мягкое, рыхлое тело, без гармонии, без грации, тучное и розовое, без души и без духа, было гнусно в своей дерзости, оно напоминало то сырое брение, из которого по библейскому преданию Бог сотворил человека. И эта женщина была, по его словам, той прославленной Виолантой, о которой он постоянно мечтал!
Я решил, что на вечер к Бенедикту не пойду, но потом вспомнил, что это оскорбило бы его, и пошел.
Было уже около одиннадцати часов, когда я очутился у разрушенного фонтана перед крутой лестницей; смех и веселье пирующих слабо доносились вниз, до пустынного, освещенного месяцем двора. Я медленно поднимался и остановился незамеченный в тени, около двери, откуда мог осмотреть всю превращенную из мастерской залу пиршества. Посреди стоял длинный низкий стол, на котором горело несколько майоликовых римских ламп с тремя светильниками; их свет падал на белую скатерть, он играл в сверкающих графинах и рюмках, он освещал остатки вина, груды плодов, большие букеты в хрустальных вазах, оставляя все прочее пространство в глубокой тени. Над столом поднимался легкий дым от чада ламп и голубой дымок от папирос. С потолка спускались красивые фестоны пестрых цветов, они были протянуты от колонны к колонне, а сухие пальмовые и акантовые листы, размещенные по стенам, казались резкими бронзовыми орнаментами. Бледные маски осклаблялись в полумраке, расставленные то тут, то там, этюды в естественную величину выделялись в своей чувственной наготе из тьмы, а через раскрытое большое окно зеленела лунная ночь, развернув свое серебряное покрывало над смесью гребней, крыш, башен и шпицев. В комнате было шумно. Виоланта возлежала на импровизированном троне, покрытом куском старого гобелена, одетая в богатую и безвкусную одежду. Она была тучная, розовая, дерзкая, без грации, как вакханка Бенедикта. Ее красивые золотые волосы были распущены и переплетены венком из плюща. Она пила вино из стакана, смеялась, как мужчина, и курила не папиросу, а сигарету. Она была грустна. Гости забавлялись тем, что бросали в нее конфеты и миндаль, а Виоланта отвечала им более тяжеловесной стрельбой апельсинов, а ближайших обрызгивала вином.