— Позови княжну Терезу, — сказал князь старому слуге, который был занят в оранжерее, и снова продолжал рассказывать нам об особенностях своих мимоз, бегоний и папоротников. Посреди его речи я услыхал сзади легкое шуршание платья. Князь обернулся.
— Моя дочь, — сказал он и представил нам княжну.
Не была ли это галлюцинация? Перед нами стояла бледная девушка в светлой легкой одежде, пышные темно-каштановые волосы были завязаны черной лентой над низким лбом, чтобы они не рассыпались, а серые глаза грустно и удивленно глядели на нас из-под темных, почти сросшихся бровей. Это была та девушка, которая за несколько дней перед тем предложила Бенедикту свою любовь, это было то бледное видение, которое испугало Виоланту. Нельзя было ошибиться!
Бенедикт сделал два шага вперед и невольно схватил меня за руку. Мы оба были немы, я был точно во сне, и голос князя, который передавал своей дочери, что я тот самый художник, с которым ее жених познакомился в Швеции, казалось мне, выходил откуда-то издалека, из недр земли. Все кругом принимало какие-то фантастические очертания. Наконец, князь упомянул и о том, что Бенедикт, согласно желанию, выраженному женихом, начнет писать ее портрет, и вслед за тем предложил ей переговорить с Бенедиктом о костюме и о всех других подробностях.
Княжна Тереза Манфреди не произнесла еще ни одного слова, она устремила свои загадочные, полудетские глаза на Бенедикта, слегка подняла руку, где на сгибе сверкал тот же самый золотой браслет, который я заметил в тот раз при луне, в мастерской, схватила длинную ветку пальмы и притянула ее к себе. Ветка осталась спокойно в руках княжны, не задрожала. Во всей внешности молодой девушки лежал отпечаток удивительной энергии. Она обернулась вполоборота к отцу, и на ее мраморном лице вспыхнул на минуту легкий румянец.
— Ты постоянно говоришь о моем женихе, — сказала она отцу с ледяным спокойствием, — у меня нет никакого жениха.
Князь смотрел на нее с изумлением.
— Александр… — начал он с удивлением.
Княжна пожала плечами. Потом обернулась к Бенедикту, отпустила ветку пальмы, которая теперь затрепетала над ее головой, медленно подняла руку и указала на него пальцем.
— Здесь стоит человек, которого одного я любила, — произнесла она беззвучным голосом, точно во сне. — Моя любовь была моей Святая Святых, я призналась в ней этому человеку, но он отвергнул мою любовь. Он прогнал меня с позором, я не могу больше никому другому принадлежать. Сегодня утром я написала Александру, что иду в монастырь.
Князь сделался белее полотна и, пошатываясь, опустился в кресло. Княжна Тереза стояла с минуту с опущенными глазами; она сложила руки крестообразно на груди, как в тот раз, когда она явилась мне ночью. В этом движении было столько страдальческой покорности, что оно меня глубоко тронуло. Через минуту она повернулась к двери. Бенедикт упал перед ней на колени. «Простите!» — шептал он. Она не слушала его и шла дальше; он схватил ее за легкую светлую одежду, не обращая внимания на присутствие князя. Впрочем, казалось, последний не видит и не слышит, — он пил глотками воду из стакана, который я ему подал и который случайно тут стоял.
— Почему переступили вы мой путь? — сказала теперь княжна Тереза дрожащим тихим голосом. — Без вас я прожила бы счастливо, счастливой бы умерла. Нет, я никогда бы не знала, что такое блаженство! Да, вы мне нанесли тяжелый удар, такой тяжелый, какой вы даже не подозреваете, но я все-таки благодарю вас за единое мгновение настоящего, безграничного блаженства… Знаете, в тот раз, на Петршине?.. Я спокойно жила в этом старом доме, я думала, что жизнь есть вышивание и чтение стихов, и только по временам в моей душе поднималось что-то загадочное, точно сомнение, и затем мои взоры улетали прочь от книги и вышивания, за решетку маленького окна в садовой беседке, где я так часто сиживала. Я любила эту узкую тихую улочку под окном, там нет домов, а над низкой стеной противоположного сада раскрывается горизонт в бесконечную даль… Даль, бесконечность! Как неопределенные сны, эти представления производят в дремлющей душе настоящее головокружение! Бесконечность, даль, что-то родственное с любовью, которая также вызывает головокружение…
Она на минуту умолкла, потом продолжала так:
— Однажды, когда моя душа вернулась из мира грез и мой взор, спустившись с облаков, снова упал на книгу и на траву узкой улицы, я увидала вас перед окном. День был солнечный, и в теплом воздухе кружилось бесконечное множество мотыльков. Вы стояли против меня, и мне казалось, что вы смотрите на меня с выражением удивления. Мне это было как-то странно. Безумная! Вы меня, скорее всего, не видели из-за густой решетки, и с увлечением художника любовались старинной скульптурой беседки. Я была счастлива. Меня рано обручили, и я любила жениха так же, как свои книги и вышивание. Но с этого дня я думала только о вас. Потом я долго не видала вас наяву, а только во сне; я думала о вас, как о цветке или звезде. Тут случилось однажды, что отец повел меня вечером на Петршин. Мне захотелось осмотреть там маленький костелик, которого я еще не знала, и отец пошел за ключом. Не знаю почему, но в этот раз, в сумерках, я больше обыкновенного думала о вас, и — вдруг — вы предстали предо мною… Вы говорили мне о своей любви, и долго сдерживаемая страсть вырвалась из моей души, как извержение вулкана… Какие я тогда проливала счастливые слезы в том маленьком костеле… Я лежала ничком… О, как больно…