Отмечаю: на страницах "Второй книги" ни о ком с таким упоением, с таким удовольствием, взахлеб не сплетничает Надежда Яковлевна, как о людях, наиболее близких Анне Андреевне. В особенности о тех из них, кто имел неосторожность приближаться иногда и к остальным членам "тройственного союза": к О. Мандельштаму и к Надежде Яковлевне. Их свидетельства она стремится заранее отвести.
"Если что-нибудь запишет Эмма Герштейн, — сделано, например, предупреждение во "Второй книге", — она исказит все до неузнаваемости… Ахматова смертно боялась потенциальных мемуаров Эммы и заранее всячески ее ублажала" (509) [461].
Надежда Яковлевна почему-то "смертно боится потенциальных мемуаров" Герштейн, но не ублажает ее, подобно предусмотрительной и лицемерной Анне Ахматовой, а, напротив, во "Второй книге" (в отличие от первой) поносит.
А ведь было время, когда и сама Надежда Яковлевна усердно «ублажала» Герштейн, в частности, с помощью приветливых, дружеских и признательных писем: то звала ее к себе в гости в Калинин, то благодарила за приглашение в Москву; то, делясь своей главной заботой, сообщала ей из эвакуации, из Ташкента, что мандельштамовские бумаги удалось, к счастью, захватить с собой; то делилась с ней своим горем — у нее умерла мать; то соболезновала Э. Герштейн — у Эммы Григорьевны умер отец… Откровенные, признательные письма — письма к близкому человеку, чья привязанность выдержала испытание в горькие дни. На одном из писем Надежды Яковлевны к Эмме Григорьевне (из Ташкента) рука Ахматовой: "Благодарю Вас за Ваше милое, дружеское письмо. Теперь, да и всегда, голос друга — великое утешение" (14 февраля 1944).
Примечательны даты дружеских писем Н. Мандельштам к Э. Герштейн: 1940 — 1944. Годы, уже после «экзаменационных» для друзей Надежды Яковлевны лет: как повели себя друзья после ареста и гибели Мандельштама? Во "Второй книге" Надежда Яковлевна утверждает, будто друзья ее и Осипа Эмильевича — в частности Э. Герштейн и Н. Харджиев, — после того как Мандельштам оказался в лагере и погиб, от его жены отвернулись. Если было бы это не ложью, а правдой, чем же объяснить продолжающуюся в военные годы приязнь Надежды Яковлевны к Герштейн, к Харджиеву?..
Принимая предупредительные меры против возможных будущих мемуаров, заботливо клевеща на будущих авторов, не церемонится Надежда Яковлевна и с теми мемуарами, которые уже напечатаны. Всё, например, решительно всё, что написано о Мандельштаме у нас и за границей (разумеется, кроме произведений самой Надежды Яковлевны), она объявляет брехней (48) [46]. Зловредной или добродушной. Подразделения такие: 1) брехня зловредная; 2) брехня добродушная; 3) брехня наивно-глупая; 4) смешанная глупо-поганая; 5) лефовская; 6) редакторская.
Не смейте вспоминать Мандельштама! ("Нас было трое, и только трое!") Впрочем, воспоминаниям одного из членов тройственного союза, Анны Ахматовой, тоже доверять не следует… Хотя в тех же "Листках из дневника" Ахматова сообщает, что "Осип любил Надю невероятно, неправдоподобно", но не умалчивает и о том, что одно время Осип Эмильевич был влюблен и в нее, в Анну Андреевну, а затем, в 1933-34 гг. "бурно, коротко и безответно" в Марию Сергеевну Петровых.
Тут уже нет возможности повторить: Ахматова путает. Нет — потому, что кроме воспоминаний Ахматовой сохранились любовные стихи Мандельштама, обращенные к Марии Сергеевне Петровых. Они напечатаны, от них никуда не денешься. У Надежды Яковлевны остается одно оружие: сплетня.
Для слуха Надежды Яковлевны Ахматова излагает происшедшее нестерпимо: мало того что Мандельштам был влюблен, да еще без взаимности, он обратил к Петровых "лучшее любовное стихотворение XX века". Шутка ли! Задача сплетни — переболтать, переврать и приунизить. Надежда Яковлевна проделывает эту операцию блистательно. Мария Сергеевна "на минутку втерлась в нашу жизнь благодаря Ахматовой" (242) [222]. Прекрасно найден глагол «втерлась»: не Мандельштам влюбился — безответно — в Петровых, а Петровых сама втерлась в семейную жизнь Мандельштама. И какова опять-таки роль Анны Ахматовой!.. Мария Сергеевна Петровых в трактовке Надежды Яковлевны личность ничтожная. Это была "девчонка, пробующая свою власть над чужим мужем"; пробовала она без большого успеха; Мандельштам испытал лишь "случайное головокружение" (243) [223]. Что же касается того, будто Мандельштам был влюблен безответно, то тут Ахматова снова путает: напротив, нападающей стороной была Мария Сергеевна, она сама втерлась, она была "из «охотниц» и пробовала свои силы, как все женщины, достаточно энергично" (242) [223].