Как капли, тоже очень медленно. Кажется, они даже вошли в один ритм, какой-то равнодушный, ленивый танец. Тук-тук… бульк… тук-тук… бульк… Тишина заполняла мою комнату, как аквариум, а капли падали где-то очень близко, невероятно рядом, над самым моим ухом. Где-то глубоко внутри меня тихонько шевельнулась тревога: где? В моей комнате никогда ничего не происходит, просто не должно ничего происходить, потому что это МОЯ комната. Как трудно, оказывается, повернуть голову. Глаза болят. Пусто. Слева от меня – окно, справа – дверь, напротив – хромой стол и стена. Пусто. А капли падают. Бульк…тук-тук… бульк… тук-тук… бульк… Что-то изменилось. Тревога подняла лохматую голову и заворочалась. Бульк. Бульк. Бульк. Неуловимо быстрее. И сердце. И капли. И еще раз сердце. Они связаны, оказывается, и капли тянут за собой сердце, убыстряя темп. Бульк, бульк, бульк… Я покрылась холодным потом и задрожала, кутаясь в плед. Как холодно, сердце, как холодно… Ну, не бейся ты так!
Бульк, бульк, бульк… Я не хочу зависеть от этих капель, которых даже не вижу, я не хочу слышать это тоскливое бульканье, не хочу дышать ватным воздухом. Уймись, сердце! Бульк, бульк, бульк, бульк… Хватит! Я зажимаю уши и мотаю головой, пытаясь разорвать нить, связывающую меня и капли. Но они падают так близко, почти во мне, почти под сердцем, и все быстрее, быстрее, быстрее… Бульк, бульк, бульк… И сердце колотится, как после очень долгого бега, лихорадочно и безнадежно, а капли смеются и спешат, спешат, тянут за собой сердце, быстрее, быстрее, быстрее… Хва-тит! Бульк-бульк-бульк-бульк… Мне не хватает воздуха, сердце бухает в ребра, словно ему там тесно, кидается то вниз, то к горлу и рвется наружу. Бульк-бульк-бульк-бульк-бульк… Воздух обжигает легкие, какой-то сухой, неправильный воздух, да что же это такое, Господи… Бульк-бульк-бульк… Я не выдержу этого, еще секунда, и меня разорвет изнутри, и сердце уже разбилось в кровь, куда же ты, стой!… Бульк-бульк-бульк-бульк! Ни секунды перерыва, да как же это, я ведь умру сейчас, я руками зажимаю горло, чтобы сердце не выскочило, я хриплю, задыхаюсь, какие-то красные пятна, хватит, хва-тит, не на-до! Бульк-бульк-бульк-бульк! Да что же ты, сердце, что же ты, сердце, что же ты, что же ты, что-же-ты, что-же-ты, что-же-ты-что-же-ты-что-же-ты!!! Булькбулькбулькбулькбульк!!!!!!!
НЕТ!!!!
Тук… тук… тук… тук.
Тишина.
Холодно.
Ветер.
Ветер шуршит старыми газетами в коридоре.
Ветер хлопает незапертыми дверьми.
Я плачу.
В тот момент я даже не испытывала ненависти к Зданию, только какое-то тоскливое недоумение: за что? Голова кружилась, в ушах звенело. Как все-таки холодно сегодня. Я спрятала заледеневшие руки под плед, потом прижала ладонь ко лбу – словно к доменной печи, чуть не обожглась. Нет, – сказала я себе – нет, этого нельзя допустить, я не могу, не имею права болеть Здесь. Нужно было что-то делать, как-то бороться. По спине гулял озноб, болели суставы. Да что же это такое, в конце концов, неужели ему мало того, что я исходила сотни километров по нескончаемым коридорам, неужели надо совсем меня уморить, чтобы все было хорошо?…
Тишина, густая тишина. Я знала, что нельзя сидеть на одном месте, но не могла заставить себя подняться. Надо было встать, спуститься в подвал, набрать еды, надо было собрать щепок и газет, найти спички, которые каждый день оказывались на новом месте; еще надо было отыскать аптечку, которую я заприметила недавно на одном из этажей – вот только на каком? Конечно, рискованное это дело – принимать микстуры Здания, но мне слишком плохо, чтобы привередничать. Только бы встать. Здание не пожалеет меня, оно воспользуется моей слабостью и сотворит что-нибудь такое, о чем лучше не думать. Встать – мне обязательно нужно встать.
Я пришла в себя от громкого, бьющего по нервам скрипа, повернула голову и попыталась испугаться. Не получилось. Дверь в мою комнату открылась и качалась, поскрипывая, под напором сквозняка. Я долго пыталась понять, что меня так тревожит в этой открытой двери – ну, сквозняк, ну, подумаешь…
А потом поняла, и что-то тоскливо оборвалось внутри. Она не может открыться. Она не имеет права открыться и скрипеть. Я смазывала вчера петли, а вечером, перед сном, закрыла дверь на задвижку. А теперь – ни задвижки, ни даже следа от нее не было, и петли скрипели пронзительно, въедливо. Я ко всему уже привыкла, но ЭТО БЫЛА МОЯ КОМНАТА. В ней не может ничего происходить. Это единственное место в Здании, где я хоть чуть-чуть – дома. Если мне уже выделили именно ее, так оставьте же меня в покое хотя бы здесь, в этой моей конуре! А за сегодняшнее утро это второе вторжение на мою территорию. Да как ты смеешь, ты, жалкое запутанное отродье, как ты смеешь отнимать у меня последний клочок свободы, мой тихий чистый угол, в котором Ничего Никогда Не происходит!
Я пыталась разбудить в себе злость, найти силы подняться. Мысль о том, что Здание пользуется моей слабостью, действовала, как пощечина. Я обернулась пледом и сползла с дивана. Коленки дрожали. Пошатываясь, шагнула к двери и показала ей из-под пледа кулак. Дверь со стуком распахнулась, и порыв ветра швырнул мне в лицо обрывок газеты. От неожиданности я оступилась, уронила плед, с размаху села на диван. На пожелтевшем газетном листе кривлялся крупный жирный заголовок: КАЖДЫЙ ДЕНЬ В ГОРОДЕ УМИРАЕТ ОТ ХОЛЕРЫ 250 ЧЕЛОВЕК. Я скомкала лист и вышвырнула его в коридор. Ветер радостно подхватил и покатил бумажный мячик куда-то вглубь. Издевается. Можно подумать, кто-то удивился. Можно подумать, кто-то сомневался, что как только я дам слабину, меня ткнут носом в какое-нибудь дерьмо. Одного только понять не могу: что так слабо? Что случилось? Нашему величеству не хватает фантазии? Думаешь, дождалось? Нет уж, не выйдет.
Я поднялась на ноги, держась за стену, добралась до двери. По коридору гулял ветер. Холодно. До чего же холодно… Голову сжал болевой обруч, в глазах потемнело. Вцепилась в дверной косяк, переждала. Я научилась здесь пережидать. Я многому научилась.
Нужно было вспомнить, в какой стороне находилась аптечка. Я подумала немного и пошла направо. Ветер усилился, и старые газеты затеяли какой-то чинный старинный танец. Вот еще одна полетела прямо на меня и уткнулась в шею. ЭПИДЕМИЯ ДИФТЕРИИ ЗАХВАТИЛА РАЙОН – гласил заголовок. Я вздрогнула и отбросила от себя газету. Смейся, смейся, посмотрим еще. Сегодня театра не будет. Никаких криков, истерик, слез – обойдешься. Хватит.
А Здание разошлось не на шутку, оно швыряло в меня объявлениями и газетными шапками, предуведомляя и насмехаясь. ЧУМА ВЕРНУЛАСЬ В ГОРОД! ОТ ПНЕВМОНИИ УМЕРЛО 27 ЧЕЛОВЕК! ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ОТКРЫТОЙ ФОРМЫ ТУБЕРКУЛЕЗА! РАК НЕИЗЛЕЧИМ! – кричали наглые черные буквы и улетали вдоль по коридору скомканными в шарики или разорванными на клочки. Здание веселилось.
Злость и отчаянное желание не сломаться и не заплакать усиливались вместе с головной болью и ознобом. Единственной надежной опорой оставалась стена коридора, ноги подкашивались, иногда накатывала черная волна обморока, и тогда я цеплялась за стену, пытаясь не упасть. Что-то случилось с моим слухом, и мне казалось, что я иду внутри своего хриплого дыхания, а вокруг меня настраивается стотысячный скрипичный оркестр, и какофония скрипок тянется уныло за моими шагами.
Коридор заметно качало, иногда его очертания мутнели и расплывались. Кажется, я слишком много переживаю. Все мои беды именно от этого, все меня беспокоит, тревожит – конечно, при таком отношении к миру Здание просто обожралось моим страхом. А ведь насколько все могло быть проще – вот я заболела, и меня волнует только одна мысль: как бы не окочуриться прямо здесь, в коридоре. Надо было так с самого начала, думать только о том, как найти еду и не замерзнуть ночью. Шаги в коридоре? Нет, показалось. Да что ж его так качает, черт, не дойду… Нет, я не дамся. Не обращать внимания? Давай честно – смогла бы? Я – нет. Оно – да.