Собеседник направился к двери и, уже выходя, бросил через плечо:
– Хочешь свободы – спи побольше.
Но это было тогда. А сегодня, когда я вернулся после долгого похода на другие этажи, Собеседник поджидал меня в комнате, расхаживая из угла в угол и поднося поминутно к лицу сложенные в благословении пальцы. Как будто курил невидимую сигарету. Он взглянул на меня исподлобья, сел на подоконник и спросил:
– Как ты мог такое допустить? Зачем, ну, зачем тебе это, ты же сам не знаешь, с чем ты связался, а туда же.
– Куда? При чем тут? Ты что, перегрелся? Так пойди во двор, посиди, там метель, живо остынешь. Чего разорался?
Я снял с плеча пустой рюкзак и швырнул его под кровать, прислонил топор к стене. Настроение паршивое, а тут еще он раскудахтался.
– Это я тебя должен спросить, чего. Это у тебя надо узнать, какого лешего ты сидишь, руки в бока уперев, когда такое делается.
Я молчал.
– Ты же сам говорил, ты же почти все понял, так почему, почему ты ничего не сделал, чтобы этого не было?!
– Что я понял? Чего не было? Чего тебе надо, в конце концов? У меня, между прочим, голова болит, трудный у меня, понимаешь, день был! И когда всякие психи припираются и начинают орать мне в ухо, мне это совсем не нравится.
В былое время Собеседник оскорбился бы ужасно. Он наговорил бы гадостей и исчез надолго. Но сейчас он как будто не слышал. Он слез с подоконника, снова стал расхаживать по комнате, размахивая руками и тихо бормоча. Изредка он выкрикивал «Нет, ну…», «Как же так…» и неизменное «Идиот…». Потом остановился и заорал:
– Мало тебе? Мало, да? Тебе всего этого мало? Ну, получи. Учти, я тебе больше помогать не буду. Все, конец моему терпению. С тобой – это как с бомбой, себе дороже.
Меня разобрал смех. Злой такой смех, нехороший. Я устал.
– А когда ты мне помогал? Когда ты мне помогал, миленький? Скажи! Было такое, было, а?
Собеседник застыл, а я продолжал, с трудом сдерживаясь:
– Было от тебя что-то, кроме неприятностей и умничанья твоего поганого? Мне было плохо – ты смеялся, мне было страшно – а тебе все равно, мне было одиноко – а тебе забавно. Ты врывался в мою жизнь, называл ее – как там? – а, жалким прозябанием, призывал ни во что не верить, хотя я даже в себя не верил, ничего не любить, хотя любить мне было нечего… А теперь все! Хана! Мне теперь не плохо. Мне теперь не хорошо. Мне теперь никак. Да кем ты хотел быть? Богом? Пророком? Я думал, ты и то, и другое. А сейчас я ничего не думаю, я ничего больше не знаю, не хочу знать, я устал, мне просто плевать. Да клал я на тебя, на истину твою, на Дом, да на все! Я живу, потому что привык, это мое тело живет, моя голова, мои мысли, они думать привыкли…
Я смеялся. Вот ведь как все просто выходит. Неужели это я?
– А меня нет! Нет меня, и, что самое смешное, тебя ведь тоже нет… Раньше мне от этого страшно становилось, а теперь просто плевать. Все – скука, плюс-минус мелкие неприятности. Я, наверное, давно умер, просто не догадывался. Я умер, и ты умер тоже…
Смех разобрал меня окончательно.
– Правда… Ложь… Свобода… Все мура… Какая свобода, от чего? От себя, от прошлого? От будущего? Так от судьбы все равно не убежишь. Мне просто плевать, мне теперь все равно, что случится. Раньше было по-другому, а теперь все равно.
Собеседник присел на корточки и заглянул мне в лицо.
– А говоришь – не понял. Только если б все это было так просто. Ты прости меня, только это наша с тобой последняя встреча. Мне пора. Тесно здесь. То, что идет – оно и меня сильнее тоже, оно всего сильнее. Просто я тебе совет хочу дать – берегись. Ладно? Ты ведь не все учел. Скоро оно будет здесь. А она будет еще раньше. Она уже и так почти здесь.
Я опешил. Таким он не был никогда. Он не смеялся, не язвил, не поучал. Он был печален. Он был напуган. Он устал. Он искал меня, а нашел прежнего себя. Мне было жаль его.
– Кто она?
– Она… Она. Сам узнаешь. Я бы посоветовал тебе бежать, но только это без толку. Она повелительница пыли.
– Да брось ты. Сколько пережили – и теперь продержимся.
– Ты же сам знаешь – это не так. Сам прекрасно знаешь. Пора мне. Тебе – удачи. Счастья тебе не видать, а вот удача пригодится очень. Ну, все.
Он поднялся и шагнул к двери, высокий, худощавый, чуть сутулый и печальный. Отворил дверь, и коридор встретил его серо-голубым перемигиванием ламп.
– Прощай.
Я улегся на кровать, потушил свет и уставился в потолок. Смеяться больше не хотелось.
Страшная сегодня ночь. Страшная и беспокойная. Метель, наконец, утихла, потеплело, и на Дом пал туман, густой и холодный. Мертвенный свет луны делал его живым. Туман утопил Дом, и двор, и Стену, плескал в окно моей комнаты, сдерживаемый тонкой пластинкой стекла. Я не хочу пускать туман, потому что он – бесконечно чужой.
Допоздна я сидел в душевой, с Вильямом. Он что-то беспокоился, мотался туда-сюда, всплывал к поверхности, точно хотел мне что-то сказать, а я крошил ему сухарь. Теперь мы совсем одни остались, я и Вильям. Собеседник тогда говорил правду. Он теперь больше не придет, это наверняка. Просто что-то вдруг исчезло, незаметно переменилось, и хотя стены, пол и потолок остались прежними, я знаю – Собеседника больше нет. Тоскливо.
– Ну, что ты мечешься, – сказал я Вильяму. – Брось. Все будет, как раньше, это просто туман, ты, должно быть, еще не привык. Да и как к этому привыкнуть, с другой стороны. Брось печалиться, продержимся.
Вильям всплыл и булькнул, как это умел делать только он. Определенно, он самая умная рыба. Я помахал ему напоследок и пошел спать. Не потому, что хотелось, а по привычке. В коридоре меня встретила тишина, а в комнате – белесое волнующееся море за окном. Я с опаской покосился на него и принялся укладываться. Свет я оставил зажженным.
Вот тут-то и начались неприятности. Сначала что-то произошло с напряжением. Лампочка замигала, по комнате заметались призраки-тени. Я несколько раз дернул провод, поскольку ничего лучшего придумать не смог, но от этого мало что переменилось. Потом свет стал гаснуть, и комнату заполонила ночь. Стало видно, как по сероватому прямоугольнику окна шарят щупальца тумана. Пока стекло их сдерживало, но я чувствовал, как все призрачнее становится граница между мной и ночным маревом, и теперь ему достаточно лишь небольшого усилия, а то и просто желания, чтобы войти.
Я не хочу его пускать, не хочу, но моя воля разбивается вдребезги о тонкое и холодное оконное стекло, потому что сейчас моя судьба целиком зависит от этой прозрачной стены. Сколько она еще продержится под натиском тумана и ночи, таких чужих, таких холодных, таких сильных сегодня. Нет, надо собраться. Надо пережить эту ночь, надо, надо. Но что это за муть у меня в голове? Глаза закрываются, и только это слово – надо – стучит в голове, а что надо – не помню. Почти не помню. Будто бы я что-то должен сделать, кого-то не пустить… А кого… И зачем…И куда? Думать сегодня тяжело, надо отдохнуть немного, чуть-чуть совсем. А потом снова…
Я вздрогнул и открыл глаза. Проснулся все-таки, и, кажется, вовремя проснулся. В окно, теперь чуть приоткрытое, лился туман. Он затекал лениво и тяжело, струился на пол, распадаясь на хлопья. Под окном уже образовалось небольшое облако, клубившееся серым бесформенным пятном. Оно было очевидно живым, все старалось принять форму. Выбрасывало во все стороны прозрачные щупальца, расползалось вширь омерзительным шевелящимся осьминогом и с каждой минутой становилось все сильнее и увереннее. Вот оно разбухло, и стало ясно, что это – сжавшийся в тугой комок зверь, беспощадный, готовый броситься, и…
Я открыл глаза. Приснится же такое… Отдышался, поморгал, взглянул на окно – нет, все тихо. Даже туман куда-то исчез. В комнате ничего не изменилось. Ерунда. Все ерунда. Совсем я с ума сошел, уже чертей по углам вижу. Я заворочался, отвернулся от окна и стал устраиваться поудобнее. Спать, спать, спать… Сейчас…
По лицу мазнуло сквозняком, как будто чьи-то холодные липкие пальцы прикоснулись ко мне. Я бросил возиться в куче барахла и повернулся к окну. Оно было открыто. Настежь. За окном была сплошная стена тумана, непроглядная, необъятная, непостижимая. Туман даже не лился в комнату, он в нее заходил. Из белесой мути возникали неясные тени и струились в окно, толпились на подоконнике, некоторые уже вошли. Кажется, холодный и влажный воздух комнаты наполнился перешептыванием, хихиканьем и бормотаньем. Кто-то стоял у меня за спиной, невидимый, как паутина, и говорил мне на ухо страшные вещи, которые мне не хотелось понимать, но я понимал. Я рванулся, но меня схватили тысячи рук, сил хватило только на крик, слабеющий и…