Хотя на дом оба поглядывали с жадностью.
— Кто вы, — я шла неторопливо, как и подобает благородной госпоже, — и что вам нужно в доме моем?
Мой голос, благо воспитанию, звучал ровно и отстраненно.
— А ты кто такая?
Старший покачнулся.
Кажется, он все еще был пьян или… нос мой учуял характерный сладковатый аромат опиумного зелья. Если так, то все будет немного сложнее. Пьяные и наркоманы не способны прислушаться к доводам рассудка. А палки… палки у меня были в отличие от умения ими пользоваться.
— Я Иоко, хозяйка этого дома, — сказала я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно.
— А… — потянул старший, утыкая палку в землю, он опирался на нее, словно на трость, и покачивался. — Значит, это ты…
Он явно хотел что-то добавить, но слова потерялись. И он стоял, покачивался, шевелил бровями, пытаясь казаться одновременно и грозным, и задумчивым, но был всего-навсего смешон.
— Это я, — согласилась я. — Я — большей частью всегда я… а вы — это вы… и могу я узнать, что привело двух достойных юношей в скромную нашу обитель?
Юноши икнули.
Переглянулись.
— Ты должна отдать нам деньги.
— Какие?
— Эта старая шлюха их украла!
— Боюсь, вы ошиблись местом. — Я позволила себе тень улыбки. — Под крышей этого дома собрались женщины достойные, а если вы ищете юдзё…
Старший засмеялся, громко и визгливо, он и палку выпустил, согнулся от смеха, обнимая бока руками. Младший же веселья не разделял. То ли был более трезв, то ли более скептичен.
— Женщина, не зли нас, — сказал он, легонько пнув братца. — Сохрани свой длинный язык, чтобы лизать зад Наместнику, от которого кормишься…
А вот это оскорбление, произнесенное при свидетелях — да будут милостивы боги к душе Шаорахха Многомудрого, который дозволил женщине выступать в суде, — могло дорого обойтись обоим.
Я запомнила.
— И отдай нам старуху… нечего ей здесь делать.
— В моем доме нет старух, и я не понимаю, о ком вы говорите…
— Шину! Отдай Шину! — Старший утер глаза ладонью. — Она к тебе ушла… забрала деньги… все деньги, которые наш отец скопил за жизнь, и сбежала… тварь… возвращай!
— Они лгут, госпожа. — Шину, чье благоразумие я несколько, кажется, преувеличила, вышла во двор. — Я клянусь посмертием, что никогда не брала чужого…
— Хватит, — я сказала жестко, как могла, и от слова этого, произнесенного звонким голосом Иоко, воздух замер. Мухи и те исчезли, не решаясь изводить нас гудением своим. — Шину пришла сюда по доброй воле. И уйдет тоже по доброй воле, не иначе. Вы же двое покинете этот дом сейчас же, если не желаете…
Палка просвистела у меня над головой и врезалась в стену, отскочила, покатилась по песку.
— Сука, — сказал незваный гость.
И поднял камень.
Я смотрела, как движется он, медленно, будто во сне. Вот раскрытая пятерня тянется к земле, гребет ее… я видела и желтые пальцы с синеватыми — весьма характерная примета — ногтями, и волосатое запястье, и камушки, которые больше не казались безобидными.
Видела искаженное яростью лицо.
Белки глаз, пронзенные алыми копьями сосудов.
Приоткрытый рот. И отвисшую губу. Каплю слюны… реденькие волоски, сбитые в такую же редкую бородку. Я видела все уродство этого человека и… ничего не могла поделать.
Сердце мое ухнуло куда-то в пятки.
А силы ушли на то, чтобы не позволить телу свернуться жалким комком…
Я поймала взгляд второго, и что-то свистнуло у самого моего носа, а затем раздался крик, громкий, преисполненный боли… и я очнулась.
Их по-прежнему было двое, чужаков, дерзнувших переступить порог нашего дома, но теперь старший сидел, баюкая правую руку, и выл. А младший катался, пытаясь уйти от тычков палкой. Араши скакала вокруг и, тыча в него деревянным — слава всем богам, что деревянным, — мечом приговаривала:
— Будешь еще кидаться камнями, дрянной мальчишка, будешь…
— Оставь его, — попросила я, понимая, что еще немного, и просто-напросто упаду. Я не сделала ничего, что должна бы, однако и это «ничего» забрало все мои малые силы.
Араши застыла и, плюнув на поверженного врага, отступила.
— Если вздумаете вернуться, я побью вас снова, дерьмо вы собачье! — сказала она громко, и Юкико торопливо зажала ушки ладонями.
Почему-то этот жест, по-детски искренний и все-таки нелепый, заставил меня рассмеяться. И смех мой подхватили. Голос Кэед звучал как колокольчики.