Они оба были стройные и очень бледные, с одинаковыми светло-русыми волосами, оба предпочитали одеваться в черное. На неискушенный взгляд профессора, их гардероб состоял из стильных и явно дорогих вещей. Профессор Кларк постоянно видел Марту и Питера вместе, и это его ничуть не удивляло.
Однажды, один-единственный раз, они пригласили его на вечеринку в свою компанию. Парочка беспрерывно курила и пила абсент, но почти не притрагивалась к холодным закускам, которые они приготовили сами. Стоял февраль, и в каретном сарае было зябко и неуютно, но еще более невыносимым показалось Кларку демонстративное сладострастие хозяев. Они вполне могли бы сойти за брата и сестру, если бы не держались постоянно за руки и то и дело не лизались. Профессор рассказал Ситону, что они поставили музыку, чтобы потанцевать, но все танцы свелись в результате к откровенным обжиманиям, совсем как у подростков в темном кинозале.
— В тот вечер они вели себя неподобающе. И это еще мягко сказано.
— А какая была музыка?
— Для их возраста несколько старомодная, — чуть подумав, ответил профессор.
— А более конкретно? — настаивал Ситон.
— Фортепианные пьесы. Рэгтайм.
— Рядом с каретным сараем есть какой-нибудь водоем?
— Ни рек, ни ручьев. Ничего такого, — снова порылся в памяти Кларк.
— Значит, воды там совсем нет?
— Проточной воды нет, — пояснил профессор. — Но есть пруд.
Ситон кивнул.
— Это имеет какое-то значение?
— Прошу вас, профессор, продолжайте. Простите, что перебил.
Профессора больше всего поражало отношение Питера Антробуса к нравственности. Преподаватель этики рассказал, что Антробус подходил к этому предмету, совсем как только что научившийся ходить ребенок ковыляет ко взведенной ручной гранате. Питера тоже снедало любопытство, при этом он был начисто лишен каких-либо предрассудков и страхов. Похоже, ему ни разу в жизни не приходилось сталкиваться с принципами, регулирующими и ограничивающими поведение человека в обществе. Выходит, его никто никогда не обижал, а не испытав хоть однажды таких переживаний, невозможно усвоить урок сострадания к чужой боли.
— Будто он никогда и не рождался, — пробормотал Ситон.
Он сидел за рулем «сааба» и, спеша навстречу сумеркам по дороге в Уитстейбл, то и дело нажимал на газ, чтобы прибавить скорости.
Антробус представил Кларку смелое эссе о контагиозном свойстве зла. Вопреки ожиданиям, речь в нем шла вовсе не о демагогии и не о харизматических лидерах, способных сподвигнуть своих последователей на стихийные проявления жестокости во имя религиозных или политических идеалов. Там ни слова не говорилось ни о гонениях, ни о погромах. Вместо этого Антробус взялся отстаивать мнение, будто на Земле существуют особые места, заражающие определенных людей недугом, воспринимаемым социумом как Зло. Он назвал таких людей случайными жертвами инфицирования. При этом Антробус указывал совершенно конкретные адреса. Так, он упомянул частное владение в Чикаго и одно палаццо в Венеции. Атмосфера, царящая на отдаленной горнолыжной базе в Тирольских Альпах, была воспроизведена настолько правдоподобно, что у профессора мурашки бежали по спине, пока он читал описание событий, некогда там происходивших, если верить Антробусу. В мортирологе зловещих адресов оказались и два британских: один — в трущобах Глазго, а другим, разумеется, был дом Фишера.
— Лучше бы вы выбрали трущобы, — сказал Кларку Ситон.
Но по опрокинутому лицу профессора он понял, что время для легкомысленных шуток давно прошло.
Профессор предложил Антробусу прочитать эссе студентам на семинаре по этике, где оно произвело настоящий фурор. Именно в ходе завязавшейся дискуссии Питер и сообщил, что Фишер приходился его отцу троюродным братом и компания, управляющая имением, может обеспечить доступ туда.
— На уик-энд, — уточнил Антробус. — Ради поиска аргументов для философских дебатов.
— Из вашего описания следует, что этому Антробусу была абсолютно чужда мораль.
— Да, абсолютно, — подтвердил профессор.
— Тогда какие определения он давал злу в своих рассуждениях?
— В общепринятых терминах. У Питера были довольно устойчивые представления о том, что такое «плохо». Само понятие зла он усвоил вполне и в своем эссе приводил яркие примеры его проявления. Правда, он никоим образом не выказывал своего осуждения.
— А как, по-вашему, оно должно было проявиться?
— Думаю, он и не осуждал.
— То есть те события и действия, которые сам же и описывал. Они ни разу не вызвали у него ни потрясения, ни отвращения.