Все подобные конфликты разворачивались примерно по одному и тому же сценарию: племена начинали ругаться из-за спорного участка земли, стада, водопоя или еще чего-нибудь. Мелкие стычки и нападения из засады перерастали в изнуряющую междоусобицу, в ходе которой неприятели отравляли колодцы, сжигали деревни, уводили коров и коз. В результате дело доходило до изнасилования женщин и нанесения увечий. Наконец наступал момент, когда цена потерь уже не окупалась потенциальной выгодой. Тогда старейшины враждующих племен собирались на совет и достигали соглашения, стараясь, чтобы обе стороны могли по возможности сохранить лицо. Затем все расходились по домам, чтобы оплакать погибших и залечить раны — до следующего раза.
— А почему французы сами не могли навести там порядок? — поинтересовался Ситон.
— Французы очень привязаны к своим африканским владениям, — улыбнулся Мейсон.
— Уж не хотите ли вы сказать, будто они все еще мнят себя империей?
— Не забывайте, что они там прочно обосновались, причем давно. Как бы там ни было, я что-то ни разу не слышал, чтобы французы собирались оттуда уйти. За это время они кое в чем поднаторели и одну вещь поняли очень хорошо: нельзя участвовать в межплеменных конфликтах, то есть демонстрировать пристрастность. Пусть уж лучше наемников клянут за несправедливое вмешательство. Вот почему Париж готов платить гуркхам — они не похожи на французов. Французская интервенция в Кот-д'Ивуар выглядит как охраняемые колонны военного автотранспорта, выходящие из гарнизона. Мы же передвигаемся ночью на чинуках. Мы — это кто угодно.
— Не самый дешевый способ решать проблемы.
— Да, не самый. Но иногда единственный.
— Но тот конфликт, похоже, сам собой не рассосался, — предположил Ситон.
— Нет. Не рассосался. В тот раз все было иначе.
Их послали на север страны, в холмистый район к западу от Тубы.[25] Примерно в ста километрах проходила граница с Гвинеей. Отдаленность участка умаляла его государственную значимость, превращая в неясную точку на карте. Естественно, для воюющих туземцев участок этот тоже ничего не значил. Примкнувшие к гуркхам Мейсон и его соратники сначала находили только следы кровавой бойни. Их взгляду представали обугленные деревни с мертвецами, раздувшиеся трупы животных, кишащие личинками и облепленные мухами. В общем, знакомая картина. Но одно было непонятно и даже подозрительно: смертельный урон, по их наблюдениям, несла одна и та же сторона. Туземцы двух племен внешне сильно различались. Все убитые были кесаби — рослые, с более светлым оттенком кожи. Их противники тенгваи то ли проявляли нетипичную разборчивость, подбирая своих павших собратьев, то ли каким-то образом умудрялись оставаться неуязвимыми.
Погоня за призраками продолжалась шесть дней и семь ночей. За это время ни Мейсон, ни его подчиненные не видели ни единого живого участника конфликта. Каждый раз они заставали только тишину и страшные последствия. Такая ситуация донельзя раздражала двух сержантов, считавших себя спецами по тропикам. За всю свою профессиональную карьеру они ни разу ни с чем подобным не сталкивались. Безмолвие, царившее под пологом листвы, казалось им осязаемым, а запах смерти проникал сквозь одежду, пропитывал вещевые и спальные мешки. Они уже ощущали себя не охотниками, а добычей или уж, на худой конец, — вот умора! — не наблюдателями. В наблюдателях здесь не было необходимости, так как конфликта, который требовалось урегулировать, тоже не было. Они словно оказались свидетелями кампании по этнической чистке, проводимой некими безжалостными призраками.
— Что вам известно о гуркхах, Пол?
— Отважные непальские солдатики. Кровожадные наемники без стыда и совести, состоящие на содержании у британцев.
— Ни один из этих стереотипов здесь не годится, — возразил Мейсон. — Конечно, они храбрецы. И несгибаемые, как член. Очень дисциплинированные. Но это вам не просто взятые напрокат винтовки. Гуркхи очень преданные. Но они желают знать, что происходит. Скажу больше — настаивают на этом. Во время корейской войны был случай, когда рота гуркхов отказалась участвовать в одном из наиболее кровопролитных боев. Они раскусили попытку командования навешать им лапшу на уши по поводу численности и расположения противника. Тогда их командир, выпускник Сандхерста,[26] совершил то, что до сих пор в британской армии рассматривается как нововведение. Он предпочел сказать своим подчиненным правду. Он признался им, что урон в живой силе составит предположительно шестьдесят процентов. Но он лично поведет их в бой.