— Было ли в той церкви что-нибудь необычное? — спросил Ситон и тотчас же почувствовал, что вторгся в грезы и воспоминания Мейсона, тем самым раздосадовав его.
— А что, все остальное кажется вам вполне обычным?
— И все же, — настаивал Ситон.
Он видел, что вопрос Мейсону не нравится. В конце концов, это было его право — рассказывать по-своему.
— Там было холодно. Не прохладно, а именно холодно. Снаружи мы задыхались от ночной жары и испарений, крыша в часовне была из жести, а оконные проемы в бревенчатых стенах вместо стекол затянуты мелкой проволочной сеткой. Внутри должна была стоять такая же духота, однако нам в часовне было зябко, как в склепе.
— А еще?
— А еще там не было насекомых. В джунглях они так и снуют вокруг. И мухи, и бабочки, и мошки. Жужжат, ползают, кусают. Особенно по ночам. Но в часовне не было ни одного. Только неподвижность и холод. А рядом со священником сам воздух казался каким-то застывшим. Кроме того, ночью хорошо слышно, как течет вода. Но теперь я начинаю вспоминать, что до нас снизу, от реки, не доносилось даже журчания, — сказал Мейсон.
Оба помолчали. Мейсон продолжил:
— Его звали отец Ласкаль. Много лет он прожил в Африке. Он сказал мне, что в пятидесятых годах бывал в Конго. И поинтересовался, не родственник ли мне коммерсант Филипп Мейсон.
— Отец?
— По крайней мере, его вопрос объяснил мне взгляд, каким он встретил меня, когда я с винтовкой в руках ворвался в его святилище, — кивнул в ответ Мейсон. — Ласкаль моментально уловил наше сходство.
— Твой отец чем-то прославился в Конго?
— Лучше сказать, отличился, — заметил Мейсон. — Но мы сейчас не в Конго, и со времени тамошних злоключений моего отца минули десятки лет. Он не имеет никакого отношения к моей истории, Пол.
— Продолжай, — попросил Ситон. — Извини, что перебил. Больше не буду.
Священник поведал им, что вождь тенгваев заключил сделку со злым духом. Он пожертвовал ему пять сыновей-первенцев своего племени в обмен на неуязвимость в сражениях против постоянных неприятелей — кесаби. Но по уговору, воины-тенгваи будут побеждать кесаби только при условии, что те будут ежедневно поклоняться кедди, которого по наущению злого духа вождь поместил в лучшую хижину главного селения.
Однако вскоре тенгваи сами устрашились своей непобедимости в сражениях. Они горько оплакивали потерю пяти возлюбленных сынов племени. Теперь они считали бесчестьем побивать врага при вмешательстве дьявольской силы, отчего их собственное хваленое воинское мастерство пропадало втуне, и восхищались беспримерной храбростью противника. Кесаби ожесточенно сражались, пытаясь выиграть эту, по сути самоубийственную для них, войну. К тому же в глубине души они чувствовали, что злой дух их обманул и сделку нарушил. От этого тенгваи еще больше трепетали перед кедди, который восседал на троне посреди их жилищ и принимал почести и подношения. Его присутствие и данное ему тяжелое обязательство угнетало их, и в конце концов тенгваи возненавидели своего вождя. Они презирали его за недальновидное заигрывание со злыми духами. Люди начали роптать, что, дескать, надо убить вождя, оставить свои дома и заключить мир с противником. Тенгваи были мучимы горем, сгорали от раскаяния и стыда. Приступы ужаса у них все усиливались и не давали спать ночами. Как объяснил англичанам иезуитский священник, для воина уверенность в собственной неуязвимости противоестественна. Мужчины племени оказались на грани безумия, осознав себя невольными заложниками собственного бессмертия.
— Я бы посмеялся над всеми этими бреднями, — признался Мейсон, — если бы собственными глазами не увидел, как проходила та межплеменная распря. Как бы там ни было, рассказ старого Ласкаля за чаепитием при свечах не показался мне таким уж забавным, а когда я украдкой покосился на своих ребят, то заметил, что им тоже не до смеха. Скажу больше: никто из гуркхов даже не улыбнулся.
— А кедди? Это идол?
— Не просто идол, — раздумчиво покачал головой Мейсон. — Священник сказал, это вроде как голем: чучело из живой плоти. Впрочем, он не входил в подробности, поскольку сам его не видел. Мне тогда почему-то вспомнилась детская сказка про смоляного человечка, вызволенного из смоляного плена. Как он вырос и стал безобразничать. В общем-то, описание кедди больше всего подходило под племенной тотем, хоть и одушевленный. И злобный. Священник-иезуит категорически отрицал филантропическую подоплеку дьявольских деяний, однако, даже если отбросить его теологический подход, ему все равно удалось убедить нас в том, что тенгвайский вождь ввязался в очень темное дельце.