Мейсон, как старший группы, понимал, что придется войти в деревню, чтобы разыскать пропавшего гуркха. Возможно, уверенность в собственной неуязвимости и объясняла беспечность тенгвайских воинов. Однако парни из отряда Мейсона были все же не кесаби. Они не пятились при одном только упоминании о злых духах и не боялись заклинаний. Они будут действовать грубо и стремительно, так что тенгваи даже не успеют понять, кто поимел их в задницу. Оставалось только надеяться на милость Божью, что их товарищ Хиндип Рун был еще жив. И если это так, то нужно как можно скорее его вызволять. А потом послать к такой-то матери и французов, и их долбаные колониальные забавы. Так думал Мейсон, подавая сигнал к наступлению.
В деревне они обнаружили всего двоих. И оба были мертвы. Обезглавленный вождь тенгваев лежал у себя в хижине. Хиндип Рун сидел скрестив ноги возле хижины. Повернув голову вождя лицом от себя, он положил ее на землю между коленей. В правой руке гуркх крепко сжимал ожерелье вождя. Оно сверкало зелеными и золотыми огнями в свете фонарей, прикрепленных к винтовкам. Левой рукой Хиндип Рун сжимал рукоятку ножа кукри, которым вскрыл себе сонную артерию. И как ни странно, выглядел он умиротворенно.
Зато тенгвайский вождь и в смерти не обрел покоя. Мейсон, присев на корточки, вгляделся в его застывшее лицо. По бокам темнели кровоточащие раны, волосы вокруг них слиплись от запекшейся крови: Рун отрезал вождю уши. Однако в первую очередь бросалась в глаза сырая нагота черепа. Гуркх снял с него и скальп. Губы вождя были раздвинуты в смертельном оскале. Но ужаснее всего были глаза — черные, полные смятения и растерянности. Точно лишь на пороге смерти вождь наконец понял, чем оборачивается торговля с силами зла. Мейсон поднялся, сплюнул на землю и вошел в хижину убитого.
Разумеется, это была не просто хижина, а сложенное из толстых бревен строение. Над просторным круглым помещением раскинулся высокий купол. Вымощенный плоскими камнями пол был устлан циновками. Жилище поражало богатым убранством. Обилие тика, слоновой кости, мрамора — и пролитой крови. Обезглавленное тщедушное тело вождя лежало в застывающей багровой луже у резного подножия трона из черного дерева. На троне восседал кедди, несуразная, уродливая фигура. В слабом свете фонаря он казался еще страшнее, чем можно было ожидать из описания священника.
Кожей ему служила сероватая шкура какого-то животного, возможно вепря или бизона, выскобленная и выделанная, а затем набитая для придания формы и зашитая через край крупными стежками. Сидящее чучело и впрямь отдаленно напоминало человека. Если поставить его на ноги, росту в нем было бы не менее восьми футов.
«Но он никогда не встанет на ноги», — подумал Мейсон, вспомнив про зарезанных коз отца Ласкаля.
Это было лишь бездушное подобие человека, омерзительная копия, съежившаяся на троне. Вместо ног у кедди были раздвоенные копыта буйвола, вместо рук — конечности убитой обезьяны с судорожно сведенными пальцами и ногтями, почерневшими от разложения. Слов не подобрать, до чего омерзительное создание — впрочем, абсолютно неживое.
Направив луч фонаря на голову кедди, Мейсон принялся ее рассматривать. Голова оказалась огромной, бледной и лысой. В некоторых местах — там, где набивка свалялась, — шкура западала. И это придавало чучелу угрюмый вид. Вместо глаз были пришиты две круглые пластинки из слоновой кости с дырочками по краям. Вместо рта — черный, хищно открытый провал Мейсон только покачал головой и отвернулся. И тут волосы у него на голове от ужаса встали дыбом: он ясно услышал, как кедди пошевелился.
— Меня точно к месту пригвоздило, а в кровь выбросилось столько адреналина, что казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, — рассказывал Ситону Мейсон. — Я тут же развернулся, нажал на курок и разрядил весь магазин. Короткими очередями. Прицельно, в упор. Я прошил этого гребаного уродца насквозь так, что он развалился пополам. Следующее, что я помню: в хижину набилось с полдюжины взвинченных парней с винтовками наперевес. Они целились в темноте во все подряд и орали как полоумные. Прямо дурдом, мать твою.
— И что потом?
— Мы похоронили нашего погибшего товарища. Сожгли на хрен деревню. Потом чуть ли не двое суток шли не останавливаясь. В условленном месте нас уже ждал вертолет.
— Вы рассказывали кому-нибудь о том, что случилось в хижине?
— Дома, что ли? В отчете об операции? Нет, конечно, — горько усмехнулся Мейсон.
— А во время марш-броска назад?
— Да как-то надобности не было. Я же ведь сказал, что прошил этого кедди насквозь и он развалился на части. Тогда-то мы и увидели, что было у него внутри. Солома и прочая дребедень. Кусочки золота, обрывки старых веревок, лоскутья, монетки и какие-то камешки — на вид полудрагоценные. И пять маленьких человеческих черепов, частично переваренных.