Массивные замысловатые дверные петли были покрыты руническими символами. Ситон понимал, что древнее предостережение, скрывающееся за этими знаками, было намного серьезнее самодельной надписи на картонной табличке. Пол провел пальцем по гравировке на металле. Да, в таком упадке дом Фишера стал более аутентичным. Он больше не выглядел нагромождением несовместимых вещей, как некогда пренебрежительно отозвалась о нем Пандора. Теперь, через пятьдесят с лишним лет после ее посещения, он стоял обветшавший и, как никогда, подлинный. Впрочем, это было чисто внешнее впечатление. Наверняка внутри Пола ждало еще много открытий. Он стер с руки бурые пятна, оставшиеся от прикосновения к ржавым петлям, и всем телом налег на дверь.
Она открылась.
За ней был огромный вестибюль, выложенный кроваво-красной плиткой. Ситон догадался, что на самом деле плитка терракотовая и так ее окрасили лучи заходящего солнца. Внутри царил полумрак. Тусклый свет едва пробивался сквозь грязные стекла. Вестибюль был словно окутан сумеречным туманом. С высокого потолка на пыльных цепях безжизненно свисали круглые светильники. Ситон вспомнил, что писала Пандора об освещении в доме, о настенных канделябрах, которые заправлялись смолой. Нынешние круглые светильники, вероятно, появились уже в бытность здесь психбольницы.
А еще там была парадная лестница. Вернее, когда-то она была парадной. Ее размеры действительно поражали воображение. Однако если когда-то затейливая резьба и должна была впечатлять гостей Клауса Фишера, то теперь ее не было и в помине. Помпезную балюстраду заменили практичные металлические перила. Причем тридцать лет забвения не прошли для них даром. Перила, покрашенные когда-то грязно-зеленым цветом облупились и покрылись ржавчиной. Они приходили в упадок даже быстрее, чем все остальное. Поднимаясь по лестнице, Ситон осторожно положил руку на перила. Краска, наверняка дешевая и нестойкая, превратилась в клейкую пакость. От прикосновения его руки на перилах остался скользкий след.
Но зачем, собственно, ему подниматься по лестнице? Какого черта! Конечно, он прекрасно знал, зачем поднимается по этой лестнице. Ему было известно, где Пандора спрятала непроявленные снимки. Фигурально выражаясь, она сама ему об этом сказала. Он пришел сюда за ними. Вот почему он здесь.
На каждом этаже было множество дверей — и все запертые. В углах коридоров притаилась тьма, потихоньку расползавшаяся по всему дому. Дверей действительно было многовато. И если бы Ситон позволил разыграться своему воображению, то вполне мог бы представить за каждой из них буйнопомешанного в смирительной рубашке. Но Пол не стал давать волю фантазии. Его рациональный ум занимали другие, не менее занятные мысли. Так, Стюарт неделю назад на крыше школы искусств больше напоминал не Франчо Тоне в «Пяти гробницах на пути в Каир», а Дэвида Боуи из «Счастливого Рождества мистер Лоуренс».[65] Вся мужская половина школы искусств любила Боуи. Не то слово — просто обожала! А Майк Уайтхолл в своих надувных крылышках! Конечно, очень смешно, но плохому пловцу они вряд ли помогут, особенно в Хэмпстедских прудах. Уж слишком они глубокие. Потому-то в мужском пруду купаются одни мужчины, независимо от сексуальной ориентации. А из Майка пловец никакой. Это точно.
На площадке четвертого этажа он услышал музыку. Она зазвучала так неожиданно и громко, что у него от ужаса сжались гениталии. Где-то в доме играли на фортепиано. Деревянный корпус инструмента дребезжал от удара клавиш по расстроенным струнам. Боже правый, он мог даже точно сказать, из какой комнаты доносились аккорды! Но когда Ситон прошел на другой край площадки и открыл нужную дверь, то обнаружил за ней только голые оштукатуренные стены, покрытый пылью пол, полумрак и едва уловимый застарелый запах табачного дыма и мужского пота. И конечно, тишину. Но не простую. Подобно живой угрозе, тишина в доме Фишера нависала и давила на плечи.
«Меня дразнят, — решил Ситон. — Здесь полно призраков».
Но он в них не верил. Он не верил в то, что нельзя было доказать. И такое отсутствие веры не так-то просто было поколебать. Музыка звучала в его воспаленном воображении. Да и сама атмосфера этого мрачного дома была весьма странной. Но тут никого не было — ни живого, ни мертвого. Да и откуда им взяться?