— Э-э, т-так мать-то знает.
— Я сказал — не должна знать. И еще, на время выборов — в горы ни ногой, из города выезд запрещен.
Как и в первый раз, вышел Мастаев из Дома политпросвещения весь мокрый от пота, а в ногах дрожь. Сознание, хоть и туманится, но он понимает, что не хочет идти в свое новое жилище в «Образцовом доме», но больше некуда, да и мать там. В таком подавленном состоянии он брел по освещенной солнцем стороне проспекта Революции мимо магазина «Молоко», там в очереди оказалась его мать.
— Сынок, Ваха, — голос матери вернул его к действительности, — ты домой? Иди, я скоро приду.
Ничего не оставалось, побрел домой. Обеими руками обхватив разболевшуюся голову, он сидел на диване, то бессмысленно глядя в телевизор, то бросая тоскливый взгляд в сторону протертых футбольных тапочек, заброшенных под кровать, когда вошла мать, положила теплую руку на его плечо и с какой-то усмешкой сказала:
— Кныш только что прошмыгнул в подъезд. Хм, без галстука и без костюма — не узнать, — она отошла к столу. — Ты видишь, как здесь люди живут. А эти все врут, — она выключила телевизор. — Конечно, в общаге было проще, а здесь лучше. У нас обратного пути нет. А у этих людей слова и дела — по разным дорожкам. Так что и ты особо не мучайся, иди, играй в свой футбол.
Скорее всего жизнь — это не прямая, не спираль или зигзаг, а просто совокупность эпизодов, которые под старость вспоминаешь. И наверное, в жизни каждого человека есть такие эпизоды или моменты, которые вновь и вновь вспоминаешь, переживаешь, думаешь — а правильно ли поступил и зачем?
Вот так, почти всю жизнь, мучился Нажа Мастаев, вспоминая один из эпизодов своей жизни, который в некой степени сказался на его судьбе и всегда сам себя корил — зачем? почему не как все остальные — не сдержался, пока не прочитал «Архипелаг ГУЛАГ»: «Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности, — не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это — чечены!»[20]
От этих слов знаменитого писателя Мастаев не только успокоился, но даже на какое-то время несколько возгордился (однако это длилось недолго). Позже, когда началась война 1994 года, он подумал иначе: действительно не как все — шальные, оттого и попадаем вечно в переделки.
А эпизоды? Какие эпизоды могли быть в жизни Нажи Мастаева, если он почти ровесник Октябрьской революции и, можно сказать, этой революции плод, точнее жертва. Родина Нажи — Макажой — завораживающий своей красотой высокогорный край, и это очень благодатный край. Но даже в таком благословенном краю много опасностей: шаг в сторону — пропасть, летом — шквал грозы, а зимой — буран, и все может снести. И чтобы выжить в таких суровых условиях, не одно поколение горцев потом орошало альпийские просторы, создавая поливные террасы, каменными изгородями огораживало пастбища от сенокосных лугов. Труд и только труд давали здесь возможность хорошо жить. Однако, как не раз с давних пор бывало, с равнин в очередной раз за добычей пришли варвары. И эти варвары, как и все захватчики, хорошо вооружены. И это не только и не столько хорошее оружие, которое и у горцев имеется, это страшное оружие — идеология, или новая религия, отрицающая Бога и превозносящая человека неимущего, и не то чтобы бедноту, а бездельников и голытьбу. И если в прежние времена на борьбу с агрессором прочной стеной вставал народ, то варвары-большевики действовали изощреннее.
Среди каждого народа есть смутьяны, отщепенцы, просто недовольные всем и вся. Вот таких партия большевиков подыскивала, подкармливала, вербовала и засылала как агитаторов, а вернее — шпионов-изменников, в свой же народ. И эти вмиг «обогатившиеся» оружием, конем и некой властью агитаторы обещали всем райскую жизнь, где все равны, все поровну и никакой эксплуатации, даже труда, ведь у зажиточных столько добра: перераспределив все, можно долго безбедно жить.
Этот грабительский подход очень соблазнителен: во все времена и повсюду бедных большинство. И как в таком случае противостоять большевистскому насилию, если в рядах разбойничьей власти оказались свои же земляки?
Наже Мастаеву было лет семь-восемь, но он отчетливо помнит тот ужас, когда вместе с голытьбой большевистские погромы докатились и до Макажоя. Его отец не захотел делиться нажитым не одним поколением горцев. За это был убит вместе с женой и старшим сыном. А маленького Нажу пощадили. С тех пор Нажа жил у дяди. И нельзя сказать, что жил плохо, хотя время было очень непростое: вроде новая власть, а вроде никакой. В таком обществе не до образования, наоборот, самые нерадивые стали верховодить, но без нахрапа: еще не окрепли, еще давали горцам заниматься традиционным хозяйством. А Макажой для труженика — благодать: очарование и щедрость завораживающе обширных альпийских лугов. Так что, когда в начале тридцатых сюда вновь явились большевики, теперь уже в виде регулярной Красной Армии, они поразились богатству местных кулаков (так с подачи Ленина стали называть всех зажиточных крестьян). Силой согнав все население на митинг, зачитали так называемый «Закон о трех колосках» Сталина, гласивший, что теперь все принадлежит только государству.