- Медвежатницы?!
- Да. Чтобы зимой лапу сосали, сена не просили.
- Ох, ох, вралина! - застонали старухи. - Как тебя и земля-то терпит.
С Петром Таборский поздоровался за руку и сразу по-свойски, как с давнишним приятелем:
- Приехал, говоришь, крепить смычку города с деревней? Давай-давай. А меня помнишь? Что? Не помнишь, как один моряк тебя с братом на моторке в город вез? Ну и ну! Вы еще, кажись, в ФЗУ опаздывали.
У Петра по-хорошему, по-доброму защекотало в горле. Было такое дело, точно. Они прибежали с Григорием в райцентре на пристань - парохода нет и неизвестно, когда будет. И вот в это самое время в старую ожидалку, где торговали проездными билетами, ввалился" подвыпивший морячок с веселыми и наглыми глазами: "Что за слезы на берегу в мирное время!" Куда-то сходил, с кем-то поговорил - раздобыл моторку. И их с Григорием взял.
- То-то! - сказал довольно Таборский. - Взаимовыручка - закон жизни. Я и Михаилу, брательнику твоему, немало добра делал.
- Делал волк добро корове! - сердито фыркнула Лиза.
Таборский, однако, и бровью не повел на это, зычно, во все горло объявил:
- Час - перекур, пять минут - работа! Есть возражения?
Долгонькими оказались эти пять минут. Тридцать одну копну накопнили Таборский тоже бегал, как застоявшийся жеребец. И, наверно, еще бы погребли, да тут неожиданно из накатившейся тучи хлобыстнул дождь.
3
Девочошки первыми очухались - с криком, с визгом кинулись в гору, за ними, охая и крякая, посеменили старушонки, Антон Таборский показал свою прыть...
А им что делать? Домой далеко - через весь луг бежать надо, к чужим людям в мокрой одежде не хочется. Петр крикнул:
- Чего ж мы ворон считаем? Давай на старое пепелище!
Воды в тучке хватило ровно настолько, чтобы отбить гребь да вспарить их, потому что едва они поднялись в гору, как дождь перестал и опять брызнуло солнце.
Петр с головы до ног закурился паром.
Прижимая к груди скинутые по дороге туфли, он подошел к разлившейся на дороге перед домом луже, песчаный бережок которой уже крестила своей грамоткой шустрая трясогузочка, попробовал ногой воду и вдруг, как в детстве обмирая от страха - такая бездонная глубь с белыми облаками открылась ему, ступил в нее.
- Что, Петя, знакомая водичка?
- Ага, - сказал Петр и рассмеялся.
Сдал, очень сдал старый пряслинский дом. Сгорбился, осел, крыша проросла зеленым мохом, жалкими, такими невзрачными были зарадужелые околенки, через которые они когда-то смотрели на белый свет. Видно, и вправду сказано у людей: нежилой дом что неработающий человек - живо на кладбище запросится. Или он у них и раньше такой был? Ключ от дома нашли в прежнем тайничке, в выемке бревна за крыльцом.
И вот вороном прокаркали на заржавелых петлях ворота, затхлый запах сенцов дохнул в лицо. Не привыкшие к сутемени глаза не сразу различили черные, забусевшие на полках крынки и горшки, покосившуюся, в три ступеньки лесенку, ведущую на поветь, домашнюю мельницу в темном углу...
Страшно подойти сейчас к этим тяжеленным, кое-как отесанным камням с деревянным держаком, который так отполирован руками, что и сейчас еще светится в темноте. Но эти уродливые камни жизнь давали им, Пряслиным.
Чего-чего только не перетирали, не перемалывали на них! Мох, солому, мякину, сосновую заболонь, а когда, случалось, зерно мололи - праздник. Всей семьей, всем скопом стояли в сенях - ничего не хотели упускать от настоящего хлеба, даже запах...
Да не снится ли ему все это? Неужели все это было наяву?
Двери в избу осели - пришлось с силой, рывком тащить на себя. И опять все на грани небывальщины. Семь с половиной шагов в длину, пять шагов в ширину - как могла тут размещаться вся их многодетная орава?
Осторожно, вполноги ступая по старым, рассохшимся половицам, Петр обошел избу и опять вернулся к порогу, встал под полатями.
Бывало, только Михаил играл полатницами, а теперь и он, Петр, доставал их головой.
- Не забыл, Петя, свою спаленку?
Он только улыбнулся в ответ сестре. Как забудешь, когда доски эти на всю жизнь вросли в твои бока, в твои ребра!
До пятнадцати лет они с Григорием не знали, что такое постель. И может быть, самой большой диковинкой для них в ремесленном училище была кроватьотдельная, железная (Михаил спал на деревянной!), с матрацем, с одеялом, с двумя белоснежными простынями. И, помнится, они с Григорием, ложась первый раз в эту царскую постель, начали было снимать простыни прикоснуться было страшно к ним, а не то что лечь.
Они присели к столу, маленькому, низенькому, застланному все той же знакомой, старенькой, совсем вылинявшей клеенкой, истертой на углах, с заплатами, подшитыми разными нитками, и опять Петр с удивлением подумал: как же за этой колымагой рассаживалась вся их многодетная, вечно голодная семья?
- Михаил заходит сюда? - На глаза Петру попалась с детства памятная консервная банка с окурками.
- Заходит. Это вот он курил. А иной раз и с бутылкой посидит. Немало тут пережито.
Петр посмотрел в окошко - кто-то с треском на мотоцикле мимо прокатил.
- А что у него за отношения с управляющим?
- С Таборским-то? А никаких отношений нету - одна война.
- Н-да... - Петр натужно улыбнулся. - А я думал, он только с сестрой да с братьями воюет.
- Братья да сестра свои люди, Петя: рано-поздно разберемся. А вот с Таборским с этим я не знаю, как они и разойдутся. Таборский плут, ловкач, каких свет не видал, и кругом себя жуликов развел. А Михаил, сам знаешь, какой у нас. Как топор, прямой. Вот у них и война.
- И давно?
- Война-то? Да еще в колхозе цапались. Бывало, ни одно собранье не проходит, чтобы они на горло друг дружке не наступали. Ну, раньше хоть народ голос за Михаила подаст...
- А теперь?
- А теперь совхоз у нас. Кончились собранья. Вся власть у Таборского. Лиза старательно разгладила руками складку на старенькой клеенке. - Да и Михаила не больно любят...
- Кого не любят? Михаила?
- А кого же больше?
Петр выпрямился:
- Да за что?
- А за работу. Больно на работу жаден. Житья людям не дает.
Петр не сводил с сестры глаз. Первый раз в жизни он слышит такое: человека за работу не любят. Да где? В Пекашине!
- Так, так, Петя! Третий, год сено в одиночку ставит. Бывало, сенокос начнется -все хотят под руку Михаила, отбою нету, а теперь не больно. Теперь-с кем угодно, только не с Михаилом.