Сотюгу постигла другая участь - пожар.
Пожар вспыхнул под утро в октябрьские праздники, и, пока подгулявшие накануне люди приходили в себя да раскачивались, поселок сгорел начисто. Только на закрайках остались кое-какие хозяйственные постройки.
Было следствие, было дознание, но виновников не нашли: несчастный случай. Да виновников, как потом говорили, не больно-то и искали. Потому что с этой Сотюгой давно уж не знали, что делать. Леса поблизости не было (на специальном языке это просчеты в определении сырьевой базы предприятия), план не выполнялся годами. А раз план не выполнялся - какая же жизнь и у рабочего люда и у начальства?!
Вид черных развалин, внезапно открывшихся глазам на высокой красной щелье за речкой, недобрым предчувствием сдавил Петру сердце. И даже словоохотливый Родька, всю дорогу развлекавший его всякими россказнями про пекашинское житье-бытье, на какую-то минуту примолк. А потом начался спуск с горы к пересохшей, сверкающей на солнце цветными камешками речонке - мост давно уже унесло весенним паводком, - и Родька опять затараторил.
По черным улицам поселка, уже кое-где заросшим травой и малинником, закрутился как черт.
- Вот! - Остановился возле барака, там, где когда-то неподалеку стояла кузница. - Здесь хоть всю крышу снимай - ничего почти не выгорело. Я уж тут разведку боем сделал. По специальному заданию управляющего.
Барак, в который они вошли, действительно не очень пострадал от огня. Стены изнутри были только закопчены - звонко, как железо, зазвенели под обухом топора.
- А ведь, пожалуй, ты прав! - обрадовался Петр. - Кое-что мы тут найдем!
- Да не кое-что, а что надо! - сказал тоном бывалого человека Родька. Ну а у меня приказ - до телячьего отгона сгонять. Справитесь без меня? Сумеете топором доску оторвать?
- Валяй! Дуй куда надо.
- Ну тогда я моменталом! - И Родька пулей выскочил из обгорелого барака.
2
Была весна, было солнце, и была черемуха. Много черемухи. По всему зеленому мысу, по всей Сотюге кипели белые пахучие кусты. И была еще Зойка с телятами. Телята - молоденькие, голубоглазые, на смешных шатучих ножонках со всех сторон облепили Зойку, и она, смеясь, легонько шлепала их по мокрым розовым мордахам. Серебряное колечко сверкало на руке.
А что, если и ему попробовать наподобие теленка пристроиться? Не убьет же, в конце концов.
Зойка не убила Родьку и даже не оттолкнула. У нее не дрогнуло сердце, что парень на двенадцать лет моложе ее. А что ему дрожать, сердцу-то? У того злыдня вербованного больно дрожало, когда он ее одну с ребенком оставил? А солдат-грузин с черными усиками, которого она поила-кормила два года? Пожалел ее, сдержал свои клятвы? Ну так и от нее пощады не ждите!
Родьке на сей раз неслыханно повезло. Он еще издали, подъезжая к телячьему стану, увидел глухую Матрену, напарницу Зойки, на той стороне Сотюги среди черно-белой россыпи телят, а это значило, что Зойка сейчас одна в избе или около избы.
Все же, подъехав к избе, святой избе, как называли ее пекашинские зубоскалы, потому что она была сложена из останков пекашинской церкви, и с железным лязгом распахнув дверцу кабины, он по привычке, на всякий случай крикнул:
- Эй, выходи, принимай груз!
В малюсеньком, с сенной затычкой окошке бледным пятном всплыло Володино личико, а сама Зойка - ни-ни, ни привета ни ответа.
Родька поглубже натянул на лоб кепчонку, глянул за реку - где Матрена? - зыркнул глазом туда-сюда и вперед, на амбразуру.
- Можно? Не помешаю?
С низкой закоптелой избенке с одним окошечком было сумрачно, но ему сразу бросилась в глаза белая Зойкина нога - на койке у дальней стены лежала, - и больше он уже ничего не видел.
- Зоечка, здравствуй.
- Слыхали. Еще чего?
- Еще... - У Родьки, сам знал, глупо разъехались губы. - Еще... я приехал.
- Ох, какая радость! Сейчас запляшу.
Родька наконец, минуя скамеечку и длинный, на крестовинах стол, сколоченный из нестроганных досок, добрался до Зойкиной кровати, сел на край.
Зойка не пошевелилась.
Она лежала на спине, закинув за голову свои худые, тонкие руки, и серые глаза ее спокойно и хмуро смотрели на него. В общем, все было так, как в прошлый раз.
Управляющий Таборский как-то навеселе, когда они возвращались из района, целую лекцию прочитал ему насчет обхождения с женщинами. "Главное, говорил Таборский, - глазами перебороть бабу. Переглядеть. Понимаешь? А все остальное - как по маслу".
Но как переглядишь Зойку, ежели не то что в глаза - в лицо ей боязно глянуть?
Он ткнулся ей под мышку головой - Зойка любила порыться в его мягкой волнистой волосне. Сперва вроде бы так, нехотя: дерг-подерг, туда-сюда, а потом все глубже, глубже пальцами - и вот уж вцепилась намертво...
- Не лезь, не лезь! Ничего не будет. Тяжелая рука у Зойки, хоть и костлявая. Вроде бы только отмахнулась, а у него слезы из глаз.
Родька нащупал в кармане эту круглую скользкую штуковину, покатал в запотевших пальцах... Эх, была не была! Трусы в карты не играют.
- Зоечка, дай-ко мне сюда твой пальчик.
- Ну еще! Опять ты со своими телячьими нежностями. Может, еще сиси дать?
Он разжал кулак.
Золотой блеск ослепил Зойку, она смешно, как малый ребенок, захлопала донельзя изумленными глазами.
- Золотое? Настоящее?
Ей давно хотелось иметь золотое кольцо, в моде нынче они, и в последний раз она прямо сказала: без кольца больше не заявляйся. Она даже подсказала, где достать его. В городе. Туда ездят все новобрачные.
Догадался-таки.
Зойка сняла с худого длинного пальца свое старое истаявшее, как льдинка, серебряное колечко, надела на него золотое - в самый раз - и эдак красиво, как артистка, откинула в сторону окольцованную руку.
- Володя, иди на улицу. Поиграй.
- Мама, я не хочу.
- Я кому сказала?
Мальчик слез со скамейки, с которой, стоя, смотрел в окошко. Он был такой худенький, такой крошечный - в Пекашине все звали его карманным Володей, - что некоторое время в избе был слышен только шелест босых ножонок, ступавших по полу, а самого его из-за стола не было видно. Потом вдруг неожиданно, как свеча, вспыхнула светлая головенка в сутемени над порогом.