Он взялся за топор. Красиво, вольготно летают журавли, глаз бы от них не отвел, но кто будет за него махать топором? Вряд ли ему за оставшееся время удастся привести в полный порядок старый дом, но крышу поставить он обязан.
2
О приходе Лизы с телятника Петр догадался еще до того, как глянул на землю: весь день не слышно было близнят в заулке, а тут всполошились вдруг, как утята на озере.
Первым делом, конечно, Лиза взяла на руки их, своих ревунов, иначе житья никому не будет, перекинулась словечком с Григорием - тот так весь и просиял - и только потом закивала Петру:
- Ну как поробилось сегодня?
- Да ничего!
Петр быстро слез с дома. Он любил эти первые минуты встречи с сестрой по вечерам, любил ее не очень веселое, но улыбающееся лицо, ибо с некоторых пор Лиза - и об этом она просказалась как-то сама - положила себе за правило: без улыбки домой не приходить.
Но сегодня, похоже, она и в самом деле чем-то была неподдельно обрадована. Во всяком случае, Петр давно не видел, чтобы у нее так ярко, так зелено блестели глаза.
Все разъяснилось, когда сели за стол.
- А я знаете что надумала своей глупой-то головой? - заговорила Лиза и вдруг зажмурилась: самой страшно стало.
- Ну! - подстегнул Петр.
- А уж не знаю, как и сказать, ребята. К Пахе на поклон идти надумала. Чего ему дом-то разорять? Пущай берет боковуху, раз у его тот деньги забрал. - "Тот" - это Егорша, иначе его Лиза не называла.
- А ты?
- А чего я? Без крыши над головой не останусь. - Лиза кивнула на старый дом. - Вон ведь ты какой дворец отгрохал. Да его не то что на мой век хватит - ребятам моим останется. А покамест я и у Семеновны в доме поживу - все равно пустой стоит.
Григорий согласно закивал - для этого все хорошо, что бы ни сказала и ни сделала Лиза.
- Я уж и так и эдак, ребята, прикидывала, ночи ни одной не сыпала - все об этом доме думушка, ну все худо, все не так. Господи, да помру я, что ли, без дома! Мне само главно - чтобы дом целехонек был, чтобы память о тате на земле стояла. Верно, Петя, я говорю?
Вот теперь Петр понял все. Понял - и такое вдруг ожесточение охватило его, что он взмок с головы до ног. Ну почему, почему она всегда уступает, жертвует собой? Отдать свой дом каким-то подлецам просто так, за здорово живешь... Да что же это такое? А с другой стороны, он и понимал свою сестру. Можно отсудить дом. Все можно сделать, на все есть законы - и Нюрку Яковлеву с Борькой из дома выгнать и Егоршу обуздать. Да только она-то, сестра, живет по другим законам - по законам своей совести...
- Ну, достанется же нам опять от Михаила! - сказал Петр.
- А я уж подумала об этом, Петя. Ну только что мне с собой поделать? Не могу же я с тем судиться?
- Ну правильно, правильно! - живо поддержал сестру Петр. Ибо как бы там ни бесился Михаил, а самочувствие сестры ему было дороже всякого дома.
3
Сколько дней она не хаживала по деревне, сколько дней бегала задворками, не смея взглянуть людям в глаза? Полторы недели? Две? А ей казалось, целая вечность прошла с того часа, как она, наскоро поскидав на Родькину машину самые нужные вещишки и одежонку, выехала из ставровского дома. Зато теперь, когда она знала, что ей делать, она больше не таилась. Среди бела дня шла по Пекашину.
Жарко и знойно было по-прежнему. Кострищами полыхали окна на солнце, душно пахло раскаленной краской. Все под краску теперь берут: обшивку дома, крыльцо, веранду, оградку палисадника, культурно, говорят, жить надо, по-городскому. А она кистью не притронулась к ставровскому дому. Все оставила, как было при Степане Андреяновиче и снаружи и внутри. Чтобы не только вид - запах у дома оставался прежний. И тут ее прошибло слезой - до того она истосковалась по дому, по своей избе, по всему тому, что свыше двадцати лет служило ей верой и правдой.
Она выбежала на угорышек у нового клуба, привстала на носки - и вот он, дом-богатырь: за версту видно деревянного коня.
И она с жадностью смотрела на этого чудо-коня, летящего в синем небе, ласкала глазами крутую серебряную крышу, зеленую макушку старой лиственницы и шептала:
- Приду, сегодня же приду к вам. Вот только схожу к Пахе и приду...
Паха Баландин со своей семьей чаевничал. Семья у него немалая. Пять сыновей при себе да два сына в армии. Самому малому, сидевшему на коленях у отца, не было, наверно, еще и года, а у Катерины, как отметила сейчас про себя Лиза, уже опять накат под грудями.
- Садись с нами чай пить, - по деревенскому обычаю пригласила хозяйка гостью к столу.
- Нет, нет, Катерина Федосеевна. Мне бы Павла Матвеевича. С Павлом Матвеевичем хочу пошептаться.
- Пошептаться? - Паха широко оскалил крепкие зубы с красными мясистыми деснами. - А Павел-то Матвеевич захочет с тобой шептаться?
- А не захочет шептаться, можно и собранье открыть. У меня от жены секретов нету. - И тут Лиза выхватила из-под кофты бутылку белой - нарочно прихватила в сельпо, чтобы Паха податливее был, - поставила на стол.
Паха завыкобенивался: один не пью, и Лиза - дьявол с тобой! - осушила целую стопку.
Осушила и больше хитрить не стала - пошла напролом:
- Сколько ты, Павел Матвеевич, за верхнюю-то избу тому выложил?
- Кому тому? Суханову? А тебе какое дело?
- Дело, раз спрашиваю. Хочу деньги тебе вернуть. - Лиза и на это решилась. Есть у нее на книжке пятьсот рублей, за корову когда-то выручила неужели ради дома пожалеет?
Паха захохотал:
- Не ерунди ерундистику-то! Ротшильд я, что ли, деньгами-то играть?
- Ладно, - сказала Лиза, не очень рассчитывавшая на такой исход, - раз совести нету, бери боковуху.
- Боковуху? Это твое-то гнилье? Ха-ха! А ты, значит, барыней в перед? Ловко!
- Да ведь дом-то мой! Я и так себя пополам режу. А ты сидишь расхохатываешь...
Глазом не моргнул Паха. Хлопнул еще полнехонький стакан ейного вина, обвел хмельным взглядом притихших за столом ребят:
- Глупая баба! У меня на плане-то знаешь что? Проспект Баландиных. Каждому сыну дом поставить. Да! В деревне хочу деревню сделать. Чтобы Баландины - на веки вечные! Понятно тебе, нет, для чего живу?
Захлюпала, заширкала носом Катерина. Возражать мужу не осмелилась, но и разбойничать с ним заодно не хотела. А вслед за матерью заплакали и ребята.