- Кто там? - крикнул Михаил в ужасе. Молчание. А потом, когда он во второй раз спросил, совсем-совсем запросто:
- Я, Миша... Я...
- Ты-ы? Евсей Тихонович? - Михаил сразу узнал старика по голосу. - Да как ты сюда попал?
- Ох, ох, Миша... Господь наказал...
- Водочка наказала, а не господь. Это ведь ты с пьяных глаз в яму-то залез, да? Ноги-то у тебя хоть целы?
- А не знаю, три дня и три ночи лежу как распятый...
- Подожди немного. Что-нибудь придумаем.
Он сбегал к скотному двору за лестницей и заодно прихватил там, в запарочной, открытой настежь для проветривания, "летучую мышь".
Наконец по лестнице с зажженным фонарем Михаил начал спускаться в яму. Страшная душина и зловоние ударили ему в нос. Он на секунду остановился, заорал:
- Да ты что - навоз решил тут разводить? Почему не кричал, не орал что есть силы?
- А пострадать хотел...
- Пострадать?
- Страданьем, Миша, грехи избывают...
- Да какие же у тебя, к дьяволу, грехи? Всю жизнь по тебе ходили, ноги вытирали, а ты - грехи...
Михаил поборол в себе брезгливость и отвращение, заставил себя спуститься на дно ямы.
- Миша, ты не возись со мной, ладно? Оставь меня тут, в яме... Хочу, как пес шелудивый, издохнуть в нечистотах...
- Замолчи, к дьяволу! Голоса надо было не подавать, раз в этом нужнике решил сдохнуть...
- А не мог, не мог, Миша, совладать с плотью. Плоть голос подала... Не я... Пить, пить мне дай...
- Погоди с питьем-то. Питье-то там, наверху...
У Евсея оказались сломанными обе ноги - криком закричал, когда Михаил попытался посадить его, - и как было одному справиться! Пришлось бежать за помощниками - за Кешей-рулем и Филей-петухом: те жили ближе других.
И вот после долгой возни, после того как сколотили из досок помост да помост этот обвязали веревками, они наконец вытащили старика.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Доктора из района привезли на другой день после обеда.
Он не осматривал больного и минуты - ему достаточно было взглянуть на его ноги, фиолетово-синие, распухшие как колодки.
- В больницу, отец, надо ехать. Срочно.
- Резать будешь?
Доктор посмотрел в глаза старику и сразу понял, что этому человеку врать нельзя.
- Буду.
Евсей на секунду закрыл глаза, затем, собравшись с силами, поискал глазами Егоршу.
- Выйди, Егорий, ненадолго. Оставь нас вдвоем... А когда тот вышел, спросил:
- Сколько мне житья еще дашь?
- А вот починим, подремонтируем - поживешь еще...
- Ну дак я тебе точно скажу: через три дня меня не будет. Сегодня какой день-то? Среда кабыть?
- Среда.
- Вот-вот. Субботу-то я еще проживу, промаюсь, а потом, как суббота истухнет да воскресенье Христово настанет, я и отойду. Взгляну последний раз на солнышко и отойду.
- Отойдешь? Так решил?
- Так. Так господу угодно.
- Ладно, дед. Хватит морочить мне голову. Надо срочно ехать. Каждая минута дорога.
Евсей вдруг расплакался, как малый ребенок:
- Да что я тебе худого-то сделал? Пошто ты послушать-то меня не хочешь? Оставь ты меня во спокое, дай умереть человеком.
- А я на то и на свете живу, чтобы не давать людям умирать.
- А нет, нельзя мешать человеку, ежели он хочет помереть. А я все равно помру. Три дня, три ночи лежал в яме, в скверне, как Лазарь во гноище, зачем? А затем, чтобы очиститься перед смертью, грехи с себя снять... Евсей передохнул немного и сделал заход с другой стороны: - Умный человек, науки учил, а подумал, нет, зачем мне жить-то? Ноги отрежешь - кому я такой надо? Людей-то ты пожалей, коли меня не жалеешь...
Доктор задумчиво в который уже раз оглядел темную срубчатую келейку, посмотрел на красную лампадку, теплящуюся в переднем углу, на черные ящики божественных книг, грудой сложенных на лавке под лампадой.
- Дети у тебя есть, отец?
- Нету. Никого нету. Было два сына, оба воителями преставились.
- На войне погибли?
- На войне.
Доктор опять помолчал, опять поводил вокруг глазами.
- Ладно, отец, - сказал он глухо. - Будь по-твоему: помирай человеком...
2
Приходили люди - свои пекашинские, из окрестных деревень, крестились, бухали на колени, говорили всякие болезные слова - Евсей оставался в забытьи. И Егорша, все эти дни безотлучно находившийся при нем, уже начал было думать, что он так и не услышит больше старика.
Но услышал. Услышал, когда поздно вечером в субботу в избенку влез Михаил.
- Вот и дождался я тебя, Миша, - вдруг заговорил Евсей и, к великому изумлению Егорши, даже открыл глаза. - Все люди бензином да вином пропахли, а от тебя дух травяной, вольный. С поля, видно?
- С поля, - ответил Михаил.
- Трудник ты великий, Миша. Много людям добра сделал... А вот одно нехорошо - от сестры родной отвернулся.
- Ну об этом что сейчас говорить.
- Последние часы у меня, на земле остались - о чем же и говорить? Все хочу, чтобы у людей меньше зла было... Ну да с сестрицей-то вы поладите, у меня тут сумненья нету. С Егором помирись...
- Я? С Егором? - Михаил покачал головой. - Нет, давай что-нибудь полегче проси.
- А легкое-то человек и сам осилит. В трудном помогать надо. Помирись, помирись, Миша. Утешь старика напоследок...
Михаил долго молчал. Потом посмотрел, посмотрел на Евсея - тот из последних сил глядел на него - и протянул руку Егорше.
У Егорши слезы вскипели на глазах. Он жадно, обеими руками схватил такую знакомую, такую увесистую руку, но ответного пожатия не почувствовал. И он понял, что примирение не состоялось.
3
Евсей умер как сказал: в воскресенье на рассвете.
Только солнышка в тот час не было. Пушечные грозовые раскаты грома сотрясали небо и землю, а потом хлынул яростный долгожданный ливень. И набожные старушонки увидели в этом особый знак:
- Вот как, вот как наш заступник! Господу богу престал - первым делом не о себе, об нас, грешных, забота: не томи, господи, людей, даждь им влаги и дождя животворныя...
Часть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Родьке Лукашину три раза давали отсрочку от армии. И все из-за матери, из-за ее здоровья. В последние семь лет Анфиса Петровна редкую зиму не лежала в районной больнице.
В этом году здоровья у Анфисы Петровны не прибавилось, но Родька просто взбесился - весь август один разговор: отпусти да отпусти в солдаты. Надо же ему когда-то белый свет повидать!