Эрнст-Фридрих усмехнулся, уже чувствуя себя частично отмщенным. Остроте ума и памяти старого графа могли бы позавидовать даже молодые университетские профессора. Так что его забывчивость совершенно определенно была мнимой.
— Так вот, господин… ээ-э… Фриске, — продолжил старик, снова безжалостно затянув паузу перед именем сыновнего гостя. — Неужели и вы полагаете так же, как и этот якобинец? Взываю к вашей милосердной помощи, ибо, сдается мне, что ваше влияние на Вернера несоизмеримо с моим, ничтожным.
Молодой человек слегка дернул лбом, что, вероятно, означало поклон.
— В определенном смысле вы правы, Ваше сиятельство, — произнес он чистым и звучным голосом. — Я, как и вы, не могу полностью согласиться с Вернером.
— Скажите пожалуйста… — изумился фон Вюрстенберг, оглядываясь на Эрнста. — Вы слышали, Эрни? В определенном смысле… И как же можно определить этот смысл, господин… ээ-э…
— Очень просто, Ваше сиятельство, — бесцеремонно перебил Фриске. — С одной стороны, Вернер абсолютно прав, утверждая приоритет народа, в данном случае — германской нации, перед любой другой институцией, включая даже и короля. Но с другой стороны, национальная особенность немцев заключается в непререкаемом уважении к власти, даже когда она поступает неправильно или несправедливо. Мадам де Сталь как-то выразилась на эту тему с присущими ей остротой и точностью: «Немцы энергично льстят и смело подчиняются».
Старый граф одобрительно крякнул. Этот голодранец был явно не прост.
— Но острота и точность в деталях, столь свойственные французскому уму, не могут заменить глубины анализа, — продолжал Фриске. — Поверхностному французу никогда не понять причины и смысла немецкого подчинения. Возможно, именно поэтому Лютер появился здесь, а не к западу от Рейна. Немецкая лютеранская мораль основана на исполнении долга. Немец исполняет долг не потому, что в настоящем или в будущем его ожидает за это вечное блаженство. Он не делает это «за что-то». Он вообще не ожидает награды, подобно тому, как раб ожидает миску супа. Немецкое уважение к долгу, к власти, к порядку — результат нашего собственного свободного выбора. И в этом заключается истинное величие и благородство немецкой души. В определенном смысле… — Фриске насмешливо покосился на графа. — …в определенном… ээ-э… смысле немец сам себе Бог, сам себе Судья.
— Прекрасно сказано! — воскликнул Вернер, но Фриске остановил его почти повелительным жестом.
— Возвращаясь к моему несогласию с Вернером, я бы сформулировал его так: пусть даже королевское решение идет вразрез с истинным благом германского народа, мы, как настоящие немцы, обязаны уважать это решение в соответствии с его законным приоритетом. Так что, уважаемый господин Цвирнер, вашим главным заказом, при всем моем уважении к хозяину этого дома, является именно королевский.
Закончив свою речь, Фриске слегка поклонился и снова отвернулся к окну. «Ну?! Каково? — говорил устремленный на отца гордый взгляд Вернера. — Теперь-то уж ты запомнишь его имя…»
Но старый хитрец немедленно запыхтел трубкой, уходя от ответа при помощи густой дымовой завесы.
Зато Эрнст-Фридрих скептически хмыкнул.
— Покорнейше благодарю вас, господин Фриске, за великодушное позволение исполнить королевский заказ, — произнес он с нескрываемым сарказмом. — Ваши рассуждения об особенностях немецкой души небезынтересны и, возможно, даже имеют какие-то основания. Но при чем тут, проект восстановления и достройки Дома? Каким, скажите на милость, образом завершение этого грандиозного собора может идти, как вы выразились, вразрез с истинным благом германского народа?
Фриске тонко улыбнулся.
— Вы прекрасный архитектор, господин Цвирнер. Жаль, что ваш несомненный талант, вместо того, чтобы приносить пользу отечеству на славной ниве настоящего искусства, занят реанимацией образцов варварства и вырождения.
Граф фон Вюрстенберг возмущенно хлопнул себя по колену.
— Вы забываетесь, молодой человек! Как вы смеете говорить такие дерзости одному из лучших архитекторов Европы? Да вы знаете, кто перед вами стоит?
— Нет-нет, Ваше сиятельство, подождите… — остановил хозяина Эрнст-Фридрих. Щеки его пылали. — Это даже интересно. Я не слишком много понимаю в философской заумной болтовне об отличии французского ума от германского. Но последнее замечание господина Фриске относится к области, которая занимает вашего покорного слугу вот уже целых тридцать пять лет. Не соблаговолите ли объяснить, милостивый государь, что вы имеете в виду под варварством и вырождением?