Одна. И никто об этом не узнает.
По щеке скатилась слеза.
Я боялась одиночества всю свою сознательную жизнь. Но, на самом деле, даже при своей чрезмерной общительности, я очень странно контактировала со сверстниками: у меня было чувство юмора, которое не всегда понимали, не самый лучший вкус в одежде, зато я всегда была с ними честна. Иногда даже слишком. Но я всегда любила шумные компании и вечерние прогулки с Малией. Которой сейчас уже нет в живых. У неё были слабые лёгкие и, когда началась эпидемия, она оказалась в зоне риска. Её родители увезли её и самоизолировались, но было уже поздно – она подхватила вирус. Через месяц её не стало.
Она была моей лучшей подругой с детства. Мы ходили в один детский сад, школу и вместе поступили в колледж на разные направления. Я ей доверяла всё, а она меня поддерживала. И у меня не было ничего, что смогло бы ей помочь. Я переехала обратно к родителям, так как нас перевели на удалённое обучение, хоть это и продолжалось не так долго. Теперь мы были ближе, но нас разделяла улица и её болезнь. Мы просто общались по Фейстайму, много переписывались и старались как можно больше общаться, меньше всего уделяя внимание вопросу её стремительно ухудшающегося состояния, потому что такова была её просьба, и я её выполнила.
В день её смерти я заперлась у себя в комнате и не выходила два дня. Мне было сложно осознать потерю человека, который был рядом со мной практически всю мою жизнь. Её просто нет. Нельзя ей позвонить, спросить, как дела и как проходит её день. Больше нет Малии, как и миллионов других людей по всему миру. Её жизнь просто оборвалась на восемнадцатом году, и она не отметит девятнадцатый день рождения в кафе своего брата, как хотела весь этот год.
Она просто оказалась жертвой первой волны эпидемии.
Кроме того, нормальных похорон Малии не было – массовые мероприятия уже были запрещены, и я узнала через неделю, что теперь могу прийти на её могилу, что на кладбище неподалёку. На прощании с ней присутствовали лишь её родители, два старших брата и маленькая сестрёнка. Я навестила её через несколько дней, принеся с собой цветы и слёзы.
Рассказала ей о том, что Томми тоже подхватил инфекцию, но врачи уверяют, что у него легкая форма болезни. Вторая волна началась. У родителей и у меня, вроде, всё чисто. У нас хороший иммунитет. Пожаловалась на то, что теперь, когда в нашем городке и так стало мало жителей, родители решили не покидать его и не переселяться в более людный город для ожидания вакцины, чтобы братик смог поправляться на свежем воздухе. Я это считала неуместным: да, там больше народа и больше заражаемость, но там выше уровень медицинской помощи и ближе цивилизация. Но нет. И мы здесь, определённо, застряли.
Когда я уходила с кладбища, я видела, как приехало несколько машин – маленькая похоронная процессия. Хоронили какого-то парня. И я, не оглядываясь, вышла за ворота. В нашем небольшом городе мы знали очень и очень многих, и не хотелось бы увидеть ещё и труп своего одноклассника, к примеру.
С тех пор я будто осталась одна – не было той, кому бы я звонила сутки напролёт и болтала по телефону многие часы. Но я каждый день слушала автоответчик на её голосовой почте, пытаясь себя обмануть тем, что она просто уехала. Возможно, я даже поверила в это.
Шли месяцы. Оставаться в своей комнате было для меня равносильно заточению, поэтому я всё чаще и чаще старалась быть ближе к семье, но они будто бы отдалились от меня. Кроме брата – тот всегда был мне рад и не понимал, почему родители так ушли в себя. Иногда он даже винил себя в том, что это они переживают за него, но ведь с ним всё в порядке. Я пыталась, как могла, обсудить это с отцом и матерью, однако каждый раз они уходили от ответа. Завтраки, обеды и ужины стали проходить в гробовой тишине, прерывали которую только дежурные фразы. Даже Томми перестал предпринимать попытки развеселить маму. Каждый за столом думал о чём-то своём, а когда мы друг другу улыбались – выходило натянуто. Все были на нервах, и обсуждение возможного исхода этих событий было под негласным запретом.