— Так, понятно. Когда?
— В августе, в сорок четвертом.
— Давно!.. Как же ты один жил?
— Да мне тетя Феша помогала. И беженцы хорошие были.
— Где же они?
— Поехали к себе.
— Та-ак… Ладно, братишка, проживем. У меня в вещмешке американская тушенка и хлеб. Сало есть. Веди-ка их сюда. А жил я так…
Некоторое время Михаила, как говорили соседи, «таскали по инстанциям». Потом отступились — выручила хромая нога. Ранили, вот и попался в плен. Правда, устраиваться на работу пришлось с хлопотами. На большой завод Михаила не приняли, и он устроился в «шарагу», стряпавшую грубо и плохо разный домашний дрязг: лейки, грабли, железные лопаты.
Поступил учеником наравне с желторотыми пацанами — все приходилось начинать сначала.
Осенью прислал им письмо брат Яшка, оказывается, партизанивший не где-нибудь, а в самой Италии. Приезжать домой наотрез отказался: «Ну вас, с вашим курятником». Сообщил, что завербовался работать «а Чукотку. Интересовался, нужны ли им деньги. Не вернулись Володька и Павел. Что ж, могло быть и хуже.
Михаил тянулся к жизни с неистовой, звериной жадностью. Он пережил тяготы плена, испытал муку недоверия и отдыхал только с женщинами. А тем не было нужды ни до плена, ни до его хромой ноги и губастого, некрасивого лица. Он был мужчина, и все!
Женщины одна за другой приходили и уходили из дома. И в зависимости от их домашних талантов братья то объедались разными вкусностями и даже толстели, то ели плохо — зато щеголяли заново обшитые.
Захаживала и тетя Феша — ругать.
— Женись, дурак! — говорила она Михаилу. — Вымотаешься, кому нужен будешь? Возьми Наташку, мою племянницу. Девка молодая, хозяйственная, чистая. Телом крепка, как репка. Дом ведь гибнет. Дом!
— И черт с ним! — отмахивался Мишка.
— Вот и говорю — дурак, — отмечала тетя Феша. — Отец жилы вытянул, строил, денег сколько вбито, а ты — к черту. Хозяйку тебе надо, жену, а то вдовы да вдовы. Как свинья, жрешь все подряд.
— Гы-ы! — ржал Мишка, щеря редкозубый рот. — Знаете, тетя Феша, пословицу: «Люби всех подряд, бог хорошую пошлет».
— Вот о Наташке и подумай, ее тебе бог послал. А уж стряпать мастерица. А шьет…
Тетя Феша все ходила и долбила: Наташка, Наташка, Наташка… И — вдолбила. Теперь, когда Михаил задумывался о дальнейшем налаживании жизни, о жене и детях, то в голову сама собой первой лезла именно Наташка.
И в одно прекрасное время в доме появилась Наталья. Была она и тогда худенькая, жиловатая, со стиснутыми, как дужки гаманка, губами. И хотя все, что нужно, было у нее на месте и округло, но какое-то мелкое и жесткое.
А стряпала здорово. Отродясь не ели братья таких густых и наваристых щей, так хорошо, до хруста поджаренной картошки, прямо-таки купающейся в гидрожире.
И дом помолодел, заиграл вымытыми стеклами.
Поначалу жизнь у Натальи с Михаилом шла, как телега по мерзлой пашне, с грохотом и встряхиванием. Михаил то выгонял Наталью, шваркая об пол алюминиевые миски, то ходил уговаривать вернуться.
Наталья то уходила безропотно и молчаливо, взяв свой сундучок, то возвращалась, и сундучок за ней нес Мишка. Каждый раз она задерживалась дольше и дольше, а там и приросла к дому. Без нее и жизнь была какая-то неприкаянная, и дом стоял сиротой.
Тетя Феша поучала Наталью:
— Мужика в наше безмужичье время удержать хитро. Ты его всем привечай — и собой, и постелью, и запахом. Помни, носы у них собачьи, пахнуть нужно аппетитно, как жареный оладышек. Ну, духи разные, притиранья. Догадайся! Но главное — еда! Мужики жрать горазды. Корми, корми его лучше — не уйдет.
Наталья кормила: Михаил замаслился лицом и наел порядочное брюшко. Тут-то она и устроила штуку. Заявила:
— Кто я такая, полюбовница или мужняя жена! Гну на вас спину, обмываю, обшиваю, а семьи нету. Уйду! — И заплакала.
— Уходи, — сказал ей Мишка и даже сам помог унести сундучок к тете Феше. Наталья плакала, а тетя Феша щурилась. Но с уходом Натальи в доме потемнело. И продукты есть, знай себе готовь, а вкус не тот. В комнатах всюду окурки, грязь, кошка хозяйничает в шкафу, белье нужно стирать.
Через пару недель Михаил пошел мириться, но вернулся ни с чем. И еще две недели братья жили черт знает как.
Михаил сдался. Теперь Наталья вошла в дом полновластной хозяйкой. Женой. И сразу взялась за порядочно обветшалый дом. Был сделан ремонт (деньги на него одолжила тетя Феша). Юрия Наталья переселила в кухню, а комнаты сдали неспешно, вдумчиво подобранным квартирантам — спокойным, покладистым и бездетным.
Огород был плотно засажен овощами. Двор — в цветах. Затем Наталья на базаре купила копилку, в виде собаки, огромную, с овчарку величиной. Поставила ее на комод. И велела всю мелочь достоинством ниже пяти копеек ссыпать в гипсовую утробу копилки.
Все — дом, огород и даже гипсовая собака — стало приносить доход.
Воскресный день удался.
С утра он был горячий и румяный. Занавески светились. Усевшаяся в солнечное пятно кошка вылизывала пальцы — растопырив все по очереди.
Мишка проснулся и курил, затягиваясь и осторожно кладя папиросу в пепельницу. Другой рукой он задумчиво пощипывал и покручивал волоски на груди. Наталья сидела рядом. Дела были переделаны вчера, можно и вот так сидеть, опустив ноги на холодный пол.
Накануне они провели приятный вечер у своих же квартирантов, Макеевых. Грамотные люди. Инженеры. Все на «вы»: «Почему вы не кушаете? Пожалуйста, берите бутерброд».
Культура — это все…
В шкафы хоть глядись — заграничная работа. Или, скажем, лампа. Что тут придумаешь? Но умные люди приделали к ней журавлиную ногу, хошь ставь ее к кровати, хошь — к креслу. Приятно смотреть.
Так приятно, будто и не на этом свете живешь. Даже Мишку проняло.
— Вот бы нам так! — говорит, да не шепотом, дурак.
Называется это «ансамбль», или правильное сочетание различных домашних вещей. Это им объяснили хозяева. Только пустовато у них. Так, они говорят, красивее. Но это врут, просто молоды, денег не нажили. Накопят, и будет у них другой ансамбль — погуще.
Да, нужны деньги.
— Сколько там у пас? — спросил Мишка, осторожно стряхивая пепел.
— Чего тебе?
— Чего, чего… Денег, вот чего!
Наталья промолчала и занялась своими косичками. Мишка заговорил искательно:
— Слышь, Наташа, бостон выкинули, вчера видел. Синего цвета, моего.
— Твой цвет коричневый. Мало тебе костюмов, что ли? Серый еще хорош.
— На сером пятно. Жирное.
— Выведешь. Пятно! Я вот другое думаю — комбайн нам надо.
— Чо тебе, хлеб убирать, что ли… Гы-гы… — заржал, махая рукой, Мишка.
— Телевизор, радиола, все вместе, — говорила, не слушая его, Наталья. — Нам бы подошел. Я бы его вот сюда поставила, прикрыла салфеточкой с кружавчиками.
Она сощурилась и словно бы въяве увидела долгоногий ящик с серым квадратом экрана. Да, очень бы подошел… И не просто подошел, а прямо-таки нужен здесь.
Мишка чо! Не понимает он домашнего хозяйства. Не понимает — вещь тянет вещь. А говорить ему бесполезно.
Она давно чувствовала это, сказать только не знала как. Теперь знает: ансамбль нужен.
Одно слово, а как все проясняет: стол требует мягкие стулья, не какие попало. Ковер на стене просит ковровые дорожки. Чайник — подстаканник с чеканными фигурками. И все вещи дружно требуют пылесос на колесиках. А если вслушаться, то вещи зовут другие вещи тоненькими, жалобными голосками.
— Ты чего в угол уставилась? — подозрительно спрашивает Мишка. Наталья улыбается тонко, хитро:
— Давай лучше пылесос купим.
— Это еще зачем? — так и подпрыгивает Мишка. — Рук у тебя нет, что ли?
— Ты повывертывай руки по целым дням. Думаешь, приятно.
Мишка собирает на лбу тугую гармошку, хитро морщится. Потом говорит: