Полина немцев тоже ненавидела, но совсем абстрактно. Никто из её родни не воевал, не погиб. У неё родни-то, кроме родителей, никакой не было. С любопытством косилась через проволоку на рослых парней, что-то балаболящих по-своему. Они тоже на неё косились, но никогда, в отличие от наших рабочих, не свистели вслед, ничего такого не орали. Культурные, видите ли, были. Они же преступники, одёргивала себя Полина. От отца она слышала, что обычных немецких солдат сразу после окончания войны отправили на родину, а в лагерях остались настоящие негодяи — эсэсовцы, те, кто служил в карательных частях, а ещё гестаповцы и прочие душегубы. Из-за этого Полина пленных основательно побаивалась и на всякий случай держалась как можно дальше, будто они были разносчиками опасной заразы. Ни к кому из них она бы и на пять шагов не приблизилась, если бы не один случай.
Военнопленные работали не только на стройках, но и в самой мастерской. Инженеры и архитекторы. Не мешки же им таскать и кирпичи класть, пусть лучше головой пользу приносят. Их также приводили и уводили под конвоем. У некоторых даже были отдельные кабинеты. А что? Все привыкшие. Однажды вообще случай был — немцы под руки привели в лагерь своих же пьяных в дугу конвоиров. А вы удивляетесь.
В мастерской — исключительно мужской коллектив, шумно и накурено — Полину называли не иначе как «Полинька». Женщины, вообще-то, тоже были, но все они собрались в копир-бюро, вычерчивали там тушью копии чертежей по кальке — очень ответственная и сложная, между прочим, работа, хоть раз ошибись — всё переделывать. Архитекторы чертили только карандашами. Так вот, среди мужчин — милая, интеллигентная девушка, да ещё дочка начальника. «Полинька, выйди, пожалуйста, за дверь и заткни уши, мы сейчас тут ругаться будем». «Полинька, отнеси-ка эти окна Шефлеру, пускай лучше он с ними разберётся».
Она пошла с чертежами в указанный кабинет, куда прежде ни разу не заходила. Там был один-единственный кульман и стол почти во всю комнату, и под этим столом ползал на четвереньках старый, совсем седой человек, собирал рассыпанные чертёжные принадлежности. Полину, правильную, советскую девушку, всегда учили, что старикам надо помогать. Она бросилась под стол, подобрала оставшиеся карандаши, выпрямилась и так саданулась затылком о край столешницы, что в глазах потемнело. Её поддержали и усадили на стул молодые, твёрдые, жилистые руки.
Обитатель кабинета был, оказывается, совсем молод.
Фотографий его, конечно, не сохранилось. Тем не менее, про его внешность я могу говорить со всей определённостью. Бумажно-белая, чёткая, прямо-таки графическая улыбка, тёмно-серые, как графит, глаза. Профиль тоже чёткий, ни одной вялой или неправильной линии. Только волосы почему-то совсем седые, прямые и даже на вид упругие. Как щётка для очистки листа от катышек ластика.
Его звали Николай Шефлер. Так и не знаю наверняка, кто же он был по национальности — русский, еврей, немец? По-русски, совершенно точно, говорил отменно, без акцента, но как-то книжно, и в упор не понимал значения слова «халтура». В Интернете мне удалось найти информацию про Белу Шефлера, действительно, архитектора, немца, выпускника знаменитой школы Баухауз, коммуниста и идеалиста, приехавшего на Урал заполнить центры городов диковинными в своей прямоугольной лаконичности постройками стиля конструктивизм. Но это было до войны, когда с немцами ещё дружили. И он был намного старше. И был расстрелян в 42-м по обвинению в шпионаже. И у него не было ни родственника, ни однофамильца, судьба детей неизвестна.
Кем на самом деле был Николай Шефлер? Почему оказался среди военнопленных? Он, похоже, и не воевал. Когда при нём кто-то завёл разговор насчёт того, что пленных, за всё ими содеянное, «надо живьём закапывать, а не спецпайками и посылками с ихней Германии от пуза кормить», Шефлер побледнел, затрясся и закричал, что лично он никого — вы слышите, никого! — не убивал. Это был единственный раз при Полине, когда он повысил голос. Обычно говорил ровно, тихо, но все его слушали. Поговаривали, что пленные на стройках его очень уважали, говорили с ним по-немецки и называли «герр Шефлер» или «Николас».
А тогда, сидя на стуле и слегка покачивая гудящей от боли головой, Полина увидела разложенные по столу чертежи. Линии. Графику.