— А я сообщу куда следует, — решительно сообщила Виктория.
Три дамы вздохнули, но ничего не сказали — в подобных делах последнее слово всегда оставалось за нею. И останется таковым еще долго.
Где-то в парке заухала сова. Ей ответила другая. Испуганно заорали сонные вороны, захлопали крыльями в ветвях огромных тополей. Дамы с тревогой огляделись по сторонам, а потом одна за другой поднялись со скамейки и, коротко попрощавшись, отправились по дорожкам в разные стороны. Задержалась только Виктория. Она поднялась последняя, не спеша обошла скамейку и, подойдя к ближайшему дереву, с удивительным для ее возраста и сложения проворством полезла наверх. Не прошло и минуты, как она скрылась в кроне.
Налетел ветер. В его вихре что-то большое пролетело над парком и скрылось вдали.
Утром девочка проснулась поздно. Обычно ее будила мама — наклонялась, гладила по голове, целовала в щеку и говорила что-нибудь ласковое. Например: «Доброе утро, малышка! Открывай глазки! Пора собираться на занятия!» А сегодня утром мама не пришла.
Девочка встала, сунула ноги в домашние туфли, прислушалась. В доме кто-то был, и она сначала обрадовалась: раз есть люди, значит, все идет, как обычно и он только приснился. За стеной в противоположном конце коридора слышались шаги, голоса. Всхлипывала и приглушенно причитала какая-то женщина. Наверное, кухарка, сообразила девочка. Она жила во флигеле и ночевать уходила к себе, но приходила на рассвете и вместе со Стешей хлопотала по хозяйству, иногда приводя и своего чуть придурковатого, но очень сильного сынка — если старику Парфену требовалась помощь. Да, наверное, это она. Но почему она… плачет? И почему ей отвечают чужие голоса? А где папа и мама?
Девочка распахнула дверь.
В противоположном конце коридора возле спальни ее родителей толпились незнакомые люди — все в мундирах и сюртуках. Дверь в комнату была распахнута. На пороге всхлипывающая кухарка что-то рассказывала незнакомому человеку в синей форме городового.
— Мавра Игнатьевна? — позвала девочка. — А что слу…
Слова замерли у нее на губах — кухарка глухо вскрикнула и бросилась к ней. Обняла большими мягкими руками, прижала к переднику и зарыдала в голос.
— Бедная ты моя, несчастная, — слышалось сквозь рыдания.
Девочке стало страшно. Защипало в носу, горло перехватило.
— Мама? Где мама?
Мавра Игнатьевна запричитала громче.
— Позвольте, — городовой оказался рядом, — ты кто? Дочка? Как тебя зовут?
Девочка взглянула в пронзительные глаза чужого человека.
— Анна, — тихо прошептала она. — Анна Рита…
Папе не нравилось такое имя. «Либо Анна, либо Маргарита! — говорил он. — И никак иначе!» Но мама настояла на своем. Тем более что ее фамилия была самой для этого подходящей — Сильвяните.
— Это дочка… их, — всхлипнула кухарка.
— Понятно, — протянул городовой. — Скажи, ты ночью что-нибудь слышала?
— Слышала, — кивнула она.
— А что? — Мужчина подобрался, достал откуда-то блокнот и карандаш, приготовившись записывать. — Расскажи.
— Я слышала, — Анна Рита посмотрела на соседку, потом попыталась из-за спин взрослых увидеть, что происходит возле спальни родителей, — голоса. И шаги. По дому кто-то ходил.
— Чьи голоса?
— Мамы, папы и… — Она осеклась, не зная, стоит ли говорить про него. — Не знаю.
— Незнакомый голос?
— Да.
— Мужской или женский?
— Не знаю. — Девочка ни разу не задумалась над этим и впервые растерялась, отвечая на вопросы. — Слишком тихо говорили. Я не знаю, о чем…
Мавра Игнатьевна всхлипывала и время от времени что-то шептала прерывистым дрожащим шепотом.
— А кто ходил?
— Не знаю. Я лежала тихо-тихо…
— И в комнату к тебе никто не заходил?
Анна Рита помотала головой.
— И ты сама не выглядывала и ничего не видела?
— Нет. Я… испугалась.
— Хорошо. — Городовой выпрямился, убрал блокнот, в который записал всего одно или два слова, и неловко погладил девочку по голове, кивнув кухарке. — Можете отвести ее на кухню и накормить. А ты, — он задержал ладонь на растрепанных со сна волосах девочки, — если что-то вспомнишь, обязательно расскажи.
Женщина взяла девочку за руку, но Анна Рита вырвалась:
— Я хочу знать, что случилось с мамой и папой!
Мавра Игнатьевна посмотрела на городового и вдруг тоненько завыла, кусая платок. Это было жутко. Так жутко, что Анна Рита молнией сорвалась с места и кинулась бежать в распахнутые двери спальни родителей.