- Эге-ге-гей! Василь! - донеслось ко мне с другого конца поля.
Я узнал голос Шершня и тряхнул поводьями. Каштан сразу рванул галопом. Я мчался напрямик через поле, кое-где объезжая готовые уже снопы. "А может, там куркуль какой снопы потащил и Шершень зовет меня на помощь?" - подумал я и на всякий случай нащупал зауэр.
Но Шершень, стоя у копны, мирно разговаривал с высокой девушкой. Голова ее была повязана белым платочком.
Освещаемое светом луны лицо девушки показалось мне необычайно красивым.
- Слезай, ужинать будем! - приказал Шершень. - Это дочка моей хозяйки Наталка, у нее харчи для нас припасены.
- Куда ужинать? Мы же поели сегодня в совхозе, - сказал я.
- Давай, давай, - настаивал Шершень. - Когда то было? Часов в девять было. А сейчас уже добрых два часа. Скоро светать будет.
Я спрыгнул с коня, и Шершень ловко привязал ему поводья к ноге. Каштан и Серый, позвякивая стременами, ушли пастись, а мы втроем уселись у копны, прямо на колючую стерню.
Девушка развязала узел и прежде всего вытащила оттуда буханку пахучего хлеба.
- Порежьте, дядько Шершень, - попросила она.
- Ого! - удивился Шершень и подбросил на руке буханку. - Еще горячий. Когда ж вы пекли, Наталка?
- То не мы пекли. Гарбариха пекла и нам долг вернула, - отозвалась Наталка и, вытащив из-под холщовой тряпки широкую миску, вылила в нее полную крынку кислого дрожащего молока.
По колючей стерне Наталка двигалась маленькими босыми ногами очень ловко, как по глиняному полу хаты. Она разостлала на стерне вышитое полотенце и положила перед каждым из нас деревянную ложку. Шершень тем временем порезал крупными ломтями хлеб и свалил его рядом с миской.
- А тут брынза, дядько, - разворачивая бумагу, сказала Наталка и задела меня своей жесткой юбкой.
- Доберемся и до брынзы, - сказал Шершень, окуная ложку в кислое молоко. - Ох и холодное! Ты, случайно, жабу сюда не пустила?
- Да ну вас, дядько! Скажете тоже... - отмахнулась Наталка. - Разве можно такую гадость при еде вспоминать?
- Гадость? И совсем не гадость. Ты молодая еще и не знаешь, что во многих селах бабы нарочно в крынки жаб пускают.
- То выдумывают люди, - сказала Наталка.
- Ничего не выдумывают, - настаивал Шершень. - Я когда под Бендерами в одном именье у попа работал, моя хозяйка этим делом занималась. У нее в подвале в горшках с молоком всегда жабы плавали. Вот однажды жара была, пришел я домой. "Нет ли, говорю, хозяйка, чего-нибудь холодненького?" - "А чего ж, говорит, полезай в погреб и напейся молока холодного". Я и полез. Схватил первую попавшуюся крынку и давай пить. Залпом. И вот чувствую, как вместе с молоком что-то твердое мне в горло скользнуло, - я подумал сперва, что сметана так застыла, а потом, чувствую, шевелится. И пошла эта жаба гулять по моему животу. Как на ярмарке гуляла!..
Я рассмеялся, понимая, что Шершень шутит, а Наталка, откладывая ложку, сказала:
- Скажете такое, фу, и есть не хочется!
- Правда, правда! - даже не улыбаясь, продолжал выдумывать Шершень. - И послушай, что дальше было. Как раз перемена погоды ожидалась, дождь, словом. И тут, как ночь, так эта жаба у меня из живота голос подает. А хозяйка спать не может. А потом взяла да и сказала: "Перебирайся ты, Шершень, на другую квартиру, а я тебя держать не буду, беспокойный ты очень жилец". Я говорю: "Какой же я беспокойный, когда эта ваша собственная жаба во мне поет. Перемену погоды предвещает".
- Ну и что дальше было? - уже заинтересовавшись и сдерживая смех, спросила Наталка, поглядывая искоса на меня.
- Водкой я эту проклятую жабу уморил. И вот с той поры, как дают мне молоко, спрашиваю: "Жаб нет?" Если нет, ем спокойно. - И, как бы подтверждая свои слова, Шершень зачерпнул полную ложку кислого молока.
Не отставая от Шершня, я то и дело окунал ложку и заедал кислое ледяное молоко вкусным домашним хлебом. Скоро на вышитом полотенце осталась пустая миска да белый кусок брынзы. Мы втроем уничтожили целую буханку хлеба.
- Это ваша родственница, дядько? - спросил я у Шершня, когда мы, вскочив на коней, отъехали от Наталки.
- Она хозяйская дочка, - сказал Шершень. - Я у них столуюсь и ночую. А что - понравилась?
- А у вас разве своей хаты в селе нет? - спросил я, уходя от щекотливого разговора о Наталке.
- Своей хаты? - Шершень весело свистнул. - Нет пока у меня хаты, хлопче. Была у меня на той стороне хата, да жандармы в девятнадцатом году, как Хотинское восстание было, спалили.
- Вы тоже восставали?
- А то как же! Все тогда восставали. Видишь, я до революции все время в батраках работал. То у одного пана, то у другого. Под Бендерами работал в Цыганештах, даже у одного купца в Кишиневе конюхом четыре месяца прослужил. Ты видел, на той стороне против нашего совхоза село Атаки виднеется? Ну так вот, я сам из этого села родом. Заработал себе денег, все как полагается, и как раз перед самой войной приехал в село. Красивую жену взял, молодую, моложе меня на три года, с детства мы с ней знакомы были. И вот только построился, хату себе соорудил, виноградник развел, целую десятину батутой-нягрой засадил, - бах, бах - война, и меня берут до войска.
На Кавказском фронте служил, до самого Эрзерума дошел, а в революцию вернулся домой. "Ну, думаю, теперь не двинусь с места". Сын за это время вырос, четыре года хлопцу было, сейчас, если только жив, наверное, тебе ровесник.
- Да какое там - я девятьсот девятого года рождения! - обиделся я.
- Ну, не важно - большой хлопец, словом. И вот, понимаешь, только мы землю помещичью поделили, слышим - идут какие-то разговоры, что Бессарабию хотят румынские бояре себе забрать. И в самом деле, вскоре в наше село приезжает какой-то пан Радулеску из самого Букарешта, поселился у попа и как это они с попом устроили, до сих пор не знаю - едет как бы депутатом от наших селян в Кишинев на Сфатул-Церий. Парламент ихний так называется. А никто этого Радулеску не выбирал, и даже многие крестьяне его в глаза не видели. И вот приходит в наше село газетка, и мы читаем, что делегат из села Атаки Радулеску требовал, чтобы Бессарабия соединилась со своим старым другом Румынией. А потом переворот, смотрим - жандармы пришли. И тут началось! Землю панскую отбирают, а тех, кому она досталась, - шомполами. Выпороли и меня. Виноградник молодой отняли.