Никита оглядел палату, покрутил носом и, шумно придвинув стул, сказал:
- Э, да у тебя, брат, здесь шикарно! Сам Керзон никогда не спал в такой палате.
- Лучше, чем на балконе? - спросил я.
- Балкон - это дикая природа джунглей, - ответил Никита. - А здесь, гляди, цивилизация. Морс - это здесь дают пить или домашний?
- Здесь дают. Больничный, - сказал я.
- А мне как раз пить хочется очень! - сказал Никита. - Можно? - И, не дожидаясь ответа, он поднес к губам стакан морса.
- Оставь, Никита! - прикрикнул на Коломейца Марущак. - Парень раненый лежит, ему, может быть, каждую минуту пить захочется, а ты его грабишь.
- Пей, пей, Никита, - поспешно сказал я. - Морса я могу получить сколько захочу.
- Ну вот видишь, я же сказал - цивилизация! - обрадовался Коломеец и, чмокая, стал пить морс.
Худой выпуклый его кадык зашевелился. Коломеец даже глаза зажмурил от удовольствия.
- Хорошо! - сказал он, облизываясь. - Шикарно! Надо, пожалуй, и мне лечь в больницу, чтобы меня поили бесплатно морсом.
- Морс дают только тяжелобольным, Никита, - сказал я как можно более спокойно. - А тебя в больницу не возьмут, как бы ты ни просился.
- Почем ты знаешь? А может быть, и взяли бы? - беспечно сказал Коломеец. - Вот если бы я в ту ночь пошел с тобой к молотилке, и меня, наверное, подбили бы. Хотя нет... - добавил он важно. - Я бы скорее их уложил. И не одного, а всю компанию.
- А я что - разве кого-нибудь уложил? - спросил я, поднимаясь.
- Здравствуйте! - Коломеец засмеялся. - Совершил, можно сказать, подвиг, а теперь незнайкой прикидывается.
- Да я ничего не знаю, Никита. Я же как упал там, на баштане, так только здесь и пришел в сознание.
- Нет, в самом деле ничего не знаешь? - переспросил Коломеец.
- Ну конечно, ничего! - подтвердил я.
- Ну так мы тебе сделаем информацию. Ты не возражаешь, товарищ Марущак? - обратился Коломеец к молчавшему Марущаку.
- Вали рассказывай, а я помогу! - согласился Марущак.
Бандиты, в которых я стрелял, шли издалека: их послала из Бессарабии на советскую сторону на помощь атаману Сатане-Малолетке разведка сигуранца.
Сатане-Малолетке в те дни, когда мы все работали в совхозе, приходилось очень круто.
В город на усиление охраны границы прибыла из Москвы ударная группа по борьбе с бандитизмом. В ней были самые смелые, испытанные чекисты. Худо пришлось бандитам! Почти каждую ночь из ворот управления погранотряда и окружного ГПУ один за другим выезжали в соседние леса небольшие отряды ударников-чекистов. Верхом, в кожаных куртках, с тяжелыми маузерами в деревянных кобурах, ударники мчались на сильных, выносливых конях по мостовым сонного города. Подковы их коней звонко стучали под аркой Старой крепости. Выехав за город, на мягкие проселочные дороги, ударники пропадали в ночной мгле, и только в одном доме на Семинарской улице, из которого они выезжали, знали цель их поездки, знали их конечный маршрут.
До рассвета горел в том доме электрический свет. Чекисты работали всю ночь, выполняя наказ Советского правительства: очистить от бандитских шаек пограничные районы страны. Направлял их громить бандитов бывший начальник Особого отдела корпуса Котовского Иосиф Киборт.
Часто, когда ГПУ подготовляло крупные операции, на помощь ударникам-чекистам приходили курсанты из нашей совпартшколы и коммунары ЧОНа - коммунисты и комсомольцы из городских партийных и комсомольских ячеек. Нередко даже днем по тревоге являлись все они в штаб ЧОНа на Кишиневской улице, там получали винтовки и под командой ударников-чекистов надолго уходили из города прочесывать соседние леса.
Оказывается, в то время как наша группа спокойно обмолачивала в совхозе хлеб нового урожая, те курсанты, которые остались в городе вместе с Марущаком, тоже не сидели без дела.
Казалось бы, бандиты должны уходить подальше от города и особенно пуще огня бояться совпартшколы, но, как рассказывал мне Марущак, все получилось иначе. У бандитов были друзья в самом городе, и одним из таких друзей оказался старый садовник Корыбко. Оказывается, он служил в епархиальном училище, где теперь помещалась совпартшкола, еще при царе. Когда в городе установилась Советская власть, Корыбко по-прежнему захаживал в это здание.
Нередко по старой привычке он вынимал из кармана пальто тяжелые острые ножницы и заботливо, ни от кого не требуя за это денег, подстригал во дворе перед главным зданием кустики туи, срезал лишнюю поросль со стволов акации, вырывал бурьян и в палисаднике. К старому садовнику привыкли, и, когда понадобилось наводить порядок в запущенном саду, начальник совпартшколы зачислил Корыбко в штат. Как и другие сотрудники, Корыбко получал обеды в курсантской столовой и целыми днями возился с ножницами и с цапкой в саду или во дворе совпартшколы.
Молчаливый, неразговорчивый и тихий, он ни в ком не возбуждал подозрений. Часто, заработавшись до позднего времени, Корыбко оставался ночевать в своем складе около кухни; там у него стоял топчан, покрытый соломенным матрацем. Никто не знал, что у старого садовника есть взрослый сын по имени Збышко.
Еще в первые месяцы после революции молодой Корыбко, тогда еще студент Киевского политехникума, подался в Варшаву и там поступил на службу к Пилсудскому. Вместе с пилсудчиками он занимал Житомир. Потом, когда конница Буденного выгоняла легионы Пилсудского с Украины, удрал вместе с ними в Польшу. Старый Корыбко, как только в наш город пришли красные, стал рассказывать своим соседям по Подзамче, что его сын-студент умер в Киеве от сыпного тифа. Соседи посочувствовали старику, пожалели его и вскоре позабыли о том, что у садовника был сын. А Збышко продолжал жить, и, когда польской дефензиве нужно было связаться с бандами, которые гуляли на советской стороне, его послали для связи в наш город. И вот здесь молодому поручику польской разведки очень пригодился его старый отец. Часто, когда надо было переночевать или получить пищу, молодой Корыбко приходил к своему отцу в совпартшколу и ночевал здесь - то в саду, то на чердаке, то в сушилке, где садовник высушивал на медленном огне нарезанные кружочками груши или яблоки.
Возможно, долго бы еще никто не догадался о воскресшем из мертвых сыне Корыбко, если бы не мой зауэр.