- Приступаем к обсуждению, - сказал председатель. - У кого есть отводы?
По залу прошел шорох, и стало очень тихо. Председатель приподнялся на цыпочках, вглядываясь далеко в конец зала. Он сейчас казался очень длинным; казалось, вот-вот он раздавит обеими широкими ладонями покрытый кумачом маленький столик. Коломеец обернулся и начал разглядывать сидевших сзади комсомольцев так, словно хотел догадаться заранее, кто из них будет давать отвод.
Котька смотрел в упор на председателя. Видно было - ему очень хотелось повернуться лицом к собранию, но было страшно.
В этой настороженной тишине я услышал, как сидящий позади меня загорелый комсомолец сказал соседу:
- Случай интересный.
Услышав шепот, председатель спросил:
- Ты имеешь отвод, да, Поливко?
Загорелый комсомолец смутился от неожиданности и буркнул:
- Да нет, я просто так.
- Говори, Петрусь, - сказал я и толкнул Маремуху.
- Хорошее дело. Почему я? Говори ты первый!
- Мы же условились. Я буду последний, - сказал я.
- Но Сашки же нет? - заскулил Петька. - Я не буду первым. Говори!
- Будут отводы? Не стесняйтесь, товарищи! Что? - сказал председатель.
- Ну, Петька! - угрожающе прошипел я на ухо Маремухе.
Петька молча сопел.
- У меня есть отвод! - выкрикнул я, отважившись, и, точно на уроке в трудшколе, поднял кверху два пальца.
- Ну что ж, давай! - оживился председатель. - Выходи на сцену!
- Да я отсюда...
- Выходи, выходи... - призывал председатель.
Мне очень не хотелось идти туда, так далеко, к столику президиума, и я попросил:
- Лучше я отсюда. Все равно!
- Пусть парень говорит с места. Не сбивай его! - крикнули председателю.
Махнув рукой, он уселся на табуретку, испытующе глядя на меня.
Но меня уже и так сбили. Все, что я хотел сказать, я забыл. Передо мной были десятки внимательных и незнакомых глаз, только где-то вдали виднелось улыбающееся лицо Коломейца. Котька тоже смотрел на меня, и я видел в его взгляде нескрываемую злобу. Что говорить? Как начинать? Сказать о том, как Григоренко бил в трудшколе Маремуху? Но ведь об этом мы решили не говорить. А что же еще?
Собрание ждало.
Тихо было. И страшно.
Я понял, что, если еще одну секунду простою так, молча, меня подымут на смех. Надо было говорить. Что? Не важно. Лишь бы говорить!
- Товарищи! - задыхаясь от волнения и едва не пустив петуха, сказал я. - Мы хорошо знаем... Я хорошо знаю этого... - здесь я поперхнулся и выдавил хрипло, - типа... Его родственник был гетман Петро Дорошенко, а сам он был начальником "удавов" у петлюровских...
Громкий хохот прервал меня. Собрание смеялось. Я видел вокруг смеющиеся лица комсомольцев.
- Чего вы смеетесь? - заглушая шум, закричал я изо всех сил. - Разве я неправду говорю? Правду! Он был начальником патруля "удавов" у петлюровских скаутов, а его отец... - Но, вспомнив тут, что про отца уже говорить не стоит, я снова сбился и после минутной паузы быстро пробормотал: - Он хочет поступить в комсомол, чтобы карьеру себе сделать, он всегда против Советской власти был, вы ему не верьте!..
Надо было говорить еще, много надо было говорить, но я почувствовал, что ничего больше сказать не сумею, - ни одной связной мысли не было в мозгу, и язык отяжелел.
Махнув рукой, я опустился на скамью. Я не мог смотреть на Петьку, мне было стыдно перед ним, что я оскандалился.
- Ты кончил, паренек? - крикнул председатель.
- Ага, - тихо ответил я, и по залу снова пронесся смешок.
- Разрешите справку по этому отводу! - услышал я жесткий, спокойный голос Котьки.
- Какие могут быть сейчас справки? - сказал председатель. - Справку получишь в конце прений. Что?
- У меня справка в порядке ведения собрания! - не сдавался Котька. Два слова - и все будет ясно.
- Пусть говорит! - крикнул председателю загорелый комсомолец. - Дай ему слово.
Председатель кивнул Котьке:
- Говори, только кратко.
- Я скажу очень кратко! - еще тверже начал Котька. - Вряд ли можно назвать отводом эту чепуху, которую сказал данный товарищ, все вы понимаете, что это глупости. Дело в том, что здесь со мной сводятся личные счеты...
- Мотивы! Факты! - прервал Котьку председатель.
- Сейчас, - солидно заявил Котька. - Все дело в том, что вместе с этим товарищем мы ухаживали за одной девушкой и эта девушка предпочла меня ему, ну, а он, ясно... теперь...
- Неправда! Ты врешь! - закричал я с места.
- Тише, Манджура. Потом скажешь! - ласково крикнул мне Никита, и его голос успокоил меня.
Я понял, что Коломеец на моей стороне.
- И ясно, он теперь ненавидит меня на личной почве! Из-за ревности, продолжал Котька и осклабился, думая вызвать у собрания сочувственные улыбки. - Кроме того, - продолжал Котька, - когда еще был жив мой бывший отец, то вот этот парень вместе с остальной зареченской шантрапой не раз залезал к нам в сад. Однажды отец поймал его, снял штаны и выпорол крапивой. Но ведь я за это не отвечаю? - И, разведя руками, как заправский артист, чувствуя себя победителем, Котька уселся на место.
- Дай-ка мне еще вопросик, председатель! - подымаясь из-за рояля, сказал Никита.
- Но ведь вопросы уже кончились. Что? - сказал, недовольно поморщившись председатель, но тут же бросил: - Давай!
- Слушай-ка, Григоренко, - уже иным, суровым голосом, глядя в упор на Котьку, сказал Коломеец. - Расскажи собранию подробно, в каких ты был отношениях с садовником Корыбко?
- Я не понимаю... Я был... я был его квартирантом... - торопливо ответил Котька.
Собрание насторожилось. В быстрой скороговорке Котьки мы все услышали волнение.
- Еще! - сурово потребовал Никита.
- Потом я был понятым, когда у Корыбко производили обыск... - добавил Котька.
- Ну, а сына ты его знал?
- Нет... То есть... - сбился Котька.
- Что это значит "то есть"? Да ты не виляй, друг! Говори прямо и без фокусов. Разоружайся!
- Я знал, но не думал, что это его сын... Они при мне были на "вы".
- Значит, ты видел, когда этот Збигнев приходил к отцу? - спросил Никита.
- Видел. Это было два раза. Один раз он пришел ночью, я уже спал, а другой раз - я вернулся из города, они сидели в кухне и обедали.
- И ты ни о чем не догадывался?
- О чем я мог догадываться? - спросил Котька.