- Сейчас. Я иду! - и в мгновение ока, схваченный проникшей сквозь стекло пугающе длинной рукой пришельца, исчез, растворившись в беспредельности затуманившегося оконного стекла.
Чёрная Вдова принялась мучительно долго размышлять о том, что же предпринять теперь. Скверно было бы по отношению к ребёнку, воспользовавшись его отсутствием, спрятаться и таким образом выиграть. Ведь он тогда расстроится и будет горько плакать, а потом обиженно надует свои пухленькие губки и перестанет разговаривать со мной. Нет, пока малыш не придёт, прятаться нельзя. Надо продолжать громко звать его...
Истошный душераздирающий вопль разнёсся по гулким коридорам, многократно повторяясь согласно акустическому эффекту, присущему просторным помещениям. Лютый мороз пробирал кожу любого, ставшего невольным очевидцем пролившейся материнской боли. Ночной крик Чёрной Вдовы ужасным кошмаром будоражил всех обитателей нашего Дома, проникая в самые отдалённые закоулки и щели. И не было в такие минуты никому ни душевного покоя, ни ощущения безопасности. Пронизывающие завывания потрясали до глубины души.
* * *
Открытого проявления сочувствия, как такового, вовсе и не было. Вдова разъясняла правила игры, а мы просто принимали пассивное участие в её игре для того, чтобы составить хоть какую-то компанию. Ночь концентрировала своё внимание в комнате, где мы прятались. Мрак был столь насыщенный, что невозможно было разглядеть кончик собственного носа. И только полиэтиленовый пакетик с мерцающим коралловым светом искрился в углу комнаты. Горстка пошедших в отход кораллов уверенно раздвигала надвинувшуюся густую темноту.
Вдова беспокойно спросила нашего общего совета:
- Может быть спрятать светящийся пакетик в тумбочку? Иначе Кузя войдёт и при свете сразу же обнаружит меня.
Ах, если бы мы знали что на это ответить! И только я молча, сам для себя, почему-то
продекламировал:
Когда Отечество укрылось темнотой,
как ватным одеялом, с головою, -
вдруг чья-то тень склонилась над плитой
могильной, окаймлённой крапивОю.
Могила - это чей-то край земли...
- Умершему?
- Нет, нет, скорей живущим,
тем, кто по жизни катят дни-нули
и по ночам возлюбленных зовущим.
За этим краем бездны пустота,
необозримое холодное пространство;
здесь кажутся никчемным суета
и комнат фешенебельных убранство.
Когда смолкает вся дневная жизнь,
эфир заполнит ультразвук летучей мыши, -
от сна глубокого однажды удержись
и ты услышишь крик в кромешной тИши.
И это звук не лопнувшей струны,
и не разбитой вазы драгоценной,
и даже те, кто в математике сильны,
его не вычислят в формулировке энной.
Предсмертный крик погибшего скворца
звучит ещё пронзительней в тиши...
Но в ночь осколки вдовьего ларца
посыпались с расколотой души.
Глухие причитания старух
сравнятся разве с голосом вселенной?..
И даже тех, кто к посторонней боли глух,
пронзит тот крик до чашечки коленной.
Увы! Осколки эти не собрать:
не существует в мире нашем силы,
которая умела бы стирать
границу между жизнью и могилой.
Россия - древняя несчастная страна, -
рыдают бурь минувших отголоски,
и современные крутые времена
добавили печальные наброски.
Афганистан, чужой Афганистан,
российский календарь кровавой датой
едва-едва лишь метить перестал,
как вновь на кладбище работают лопатой.
И стоны слышатся уже довольно близко -
предсмертный вопль, как колокол в ушах:
Алма-Ата и Душанбе - не Сан-Франциско,
Баку и Грозный - не какой-нибудь Эль-Шах.
...Так много свежевыструганных досок
сгниёт в земле, не став теплом в печи.
И Ярославны слышен отголосок
во вдовьем крике, пролитом в ночи.
О чувствах тела, скрытого во фраке,
не ведает отброшенная тень...
И если предводитель хочет драки, -
немедленно её исполнит чернь.
И пузырясь кровавою слюною,
замрёт на полукрике чей-то рот...
Потешатся правители войною,
а все страданья примет их народ.
Когда же нас история научит,
что мир не есть отрыжка тишины?
Так пусть же вечность пряжу жизни сучит
руками нежной ласковой жены.
Пусть эти руки впредь не испытают
холодную шершавость скорбных плит,
пусть нитью милосердия латают
протёртый кем-то мира монолит.
И пусть над вами в бреющем полёте
запнётся истребитель впопыхах.
Вы в пашне жизни новый клин пробьёте,
размазав чернозём на лемехах.