В гости к диакону, регент у него был, стихи разучивали, — соврал Ванюшка.
Не сегодня! А вчера вечером куда ходили, язви вас! В кино вы таскались, в кино, беса тешить! — И она принялась злобно хлестать нас ремнем. — Ивановна видела, как вы в клуб входили! Разразит вас господь — бог!
Ванюшка прыгнул с крыльца и был таков. Мать продолжала хлестать меня.
Ванюшка не боится
Утро. Я пошел на кухню завтракать. Дверь в комнату отца была приоткрыта. Я не любил сюда заглядывать, да и отец не очень — то приваживал меня, а тут вдруг что — то меня вроде толкнуло, и я вошел к отцу.
Отец, сидя за столом, читал газету. На краю стола лежали какие — то документы, справки, письма и стопа баптистских журналов. На чугунном письменном приборе стоял Моисей, точно такой же, как в «Истории средних веков». Я принялся разглядывать книги на полке.
Разве у вас в школе не учат здороваться? — спросил отец.
С миром, пап, — проговорил я.
С миром приветствую, сынок, — ответил отец. И удивил меня, пригласив к столу: —Садись.
Такого еще не бывало. Я робко присел на краешек кресла.
Что скажешь? — спросил отец, отложив газету.
Да просто попроведать зашел.
Хорошо, что ты отца родного не забываешь. Ты не сердись, что я тебя высек. Чего ты под горячую руку полез? Я же одного Ванюшку хотел наказать. Так не будешь сердиться?
Я утвердительно мотнул головой.
Посиди — ка, я сейчас, — отец вышел из кабинета.
А я тут же выдвинул ящик стола. Он уже давно манил меня. В нем лежала пачка денег. В уголке ящика я увидел круглые печати и штемпельную подушку в железной коробочке. Печати меня заинтересовали. Я взял одну из них, подул, как это делал отец, и шлепнул на чистый листок бумаги. По окружности было написано «Всесоюзный совет евангельских христиан — баптистов», в центре крест, а под ним овалом крупные буквы: «ВСЕХБ». Я положил печать обратно и вытащил членский билет. Раскрыл его я увидел фотографию отца. Правый нижний угол захватывала точно такая же печать. Черными чернилами красиво написано: «Кудрявцев Никифор Никандрович является членом Всесоюзного совета евангельских христиан — баптистов. Москва. 1950 г.»
Загремели под сапогами отца ступеньки. Отец зашел в кабинет с берданкой, с патронташем, с банкой пороха и с дробью в мешочке.
Держи, тебе, — отец положил ружье на стол.
Никогда отец не дарил мне ничего. А сегодня вот… Что это с ним?
Я прижал драгоценный подарок к груди, схватил припасы и, еще не веря случившемуся, хотел было идти.
Постой, — сказал отец. — Держи, — и он, вынув из стола сторублевку, сунул ее мне в карман.
Ой, пап, спасибо тебе, спасибо!
Не помня себя от радости, я заскочил к себе в комнату, положил ружье на кровать и — к Ванюшке. Но его каморка оказалась пустой. Тут появилась сестренка Лиза. Она сосала конфету.
Что, Лиза — подлиза, опять за ябеду конфету получила? — спросил я. — А мне отец ружье подарил!
Возьми меня на охоту! — попросилась Лизка.
А ябедничать будешь?
Не. Я тебе даже половину конфет отдам, — она полезла рукой в кулек.
Не пойдет, все отдавай.
Ладно, только себе чуточку оставлю.
Поклянись!
Клянусь, — Лизка опустилась на колени и добавила: — Как перед господом клянусь!
Беру, жди. Только не вздумай ружье трогать. Сядь на табуретку и сиди смирно — Ладно.
Ваньку не видела?
Рыбу известкой глушить пошли.
Тогда идем без него. Давай конфеты.
Лизка нагребла карамельки в горсть и сунула их в мой карман. Высыпая конфетки, она вдруг нащупала там сторублевку и выдернула ее.
Ага, своровал?! Мама! — Лизка побежала вниз по ступенькам, я за ней.
Мама, Пашка деньги у отца своровал! — завопила Лизка, вбегая на кухню. Она спряталась за спиной матери.
Не трожь ее! — топнула на меня мать. — Сознавайся, украл?
Нет. Отец ружье подарил и сто рублей. Пойдем спросим, если не веришь.
Ну, смотри, — мать взяла у Лизки сотню и пошла к отцу.
Отец отдал мне сотню обратно.
Ну, Лиза — подлиза, погоди! — пригрозил я сестре.
А я думала, что ты своровал, — оправдывалась сестренка.
А клятву кто давал? У — у, подлиза!
Я хотел уйти, но мать остановила меня.
Много у отца денег? — шепотом спросила она.
Много, в столе они.
Мать тихонько заплакала. Мне стало жалко ее. И почему отец дает ей мало денег?» — подумал я и отдал свою сотню.
Я ушел на берег речки Сухой. Летом она узкая, ее можно перейти вброд, но весной она разливается бурным потоком. Я сидел в камышах у светлой, струистой заводи и слушал плеск воды. В таких заводях много ужей. То и дело они, извиваясь, проплывают в прозрачной воде. На макушку сухой камышины села голубая стрекоза и замерла. Большие коричневые стрекозы носились над рыжими метелками камышей, похожими на лисьи хвосты. Словно конькобежцы по льду, скользили из стороны в сторону жуки — водомеры. Комком глины скатилась в воду, преследуемая ужом, водяная крыса. Но тут же ее схватила щука. Две утки шлепнулись на воду. Я взял берданку. Утки ныряли за мальками рыб. И вдруг одна из них забилась на воде. Кто — то схватил ее за голову, тащил в омут, а она хлопала крыльями. Наконец ушла под воду и всплыла уже с оторванной головой. Должно быть, с ней расправилась зубастая щука…