Какое там «исправим»! — страстно выдохнула мать. — Ведь она от него уже в тягости…
Будет врать — то!
Истинно говорю! Как ни придет, все солененького просит… Огурцы так и жрет с жадностью!
Исправим, не допустим, — заверил отец. — Не допустит господь этого бесовского ликования.
«Хоть бы не допустили», — с надеждой подумал я и решил вернуться в подвал и узнать, как там обстоят дела. «Может, дед на самом деле передумает», — успокаивал я себя.
Открыв дверь подвала, я не узнал деда. Лицо его выглядело моложе из — за того, что он подправил усы и бороду. Его могучую грудь обтягивала белая шелковая сорочка, талию охватывал широченный кожаный ремень с блестящей пряжкой, кольцами и цепочкой для старинных карманных часов. Отглаженные черные брюки были заправлены в голенища хромовых сапог, начищенных до блеска. Редко я видел его таким нарядным. Он хитро подмигнул мне и весело сказал:
Вот как, внучек! Седина в бороду — бес в ребро.
И хоть я не понимал смысла поговорки, я все равно засмеялся вместе с дедом.
Стукнула дверь, и мы оглянулись.
Вошла Феня с улыбкой на губах. Сняла черную плюшевую жакетку, повесила на гвоздь, сбросила на плечи платок и повернулась к деду, дескать, смотри — вот я какая.
Была она круглолицая, черноглазая, брови у нее полукруглые, губы — что калина. Полная, но не толстая, двигалась она мягко и плавно. Должно быть, деду было хорошо рядом с ней, уютной и ласковой. Он бережно провел рукой по ее гладко причесанным волосам, собранным на затылке в узел.
Огонь, полыхая в буржуйке, точно красные тряпки на ветру, до черноты облизывал березовые поленья.
Приоткрой дверь — то, — попросила Феня, — а то уж больно жарко у тебя.
Я могу и без печки, — как — то басисто проурчал дед, — мне около тебя и так тепло.
Он приоткрыл дверь, в душный подвал потянуло свежестью. В широкую щель заглядывал месяц. Клубком покатился по полу холодный, пахнущий хвоей и снежком ядреный воздух. Видя, что на меня не обращают внимания, я улегся на залавке, где был постлан овчинный тулуп, пропитанный запахом ржаного хлеба.
В подвале находился неглубокий погреб, вырезанная в полу тяжелая крышка закрывалась на замок, ключ от которого находился у Деда. Что хранилось в этом погребе, я не знал. Дед открыл его, достал бочонок и маленький мешок. Он поставил бочонок на толстенную чурку, покрытую скатеркой. Чурка служила столом. Дед что — то вытряхнул из мешка. Выдернув пробку, он налил вино в маленькие берестяные туески.
Феня подошла ко мне, тихо и ласково сказала:
Бери. — И насыпала мне полную ладонь изюму.
От Фени пахло фиалкой. Девки в поселке сушили ее и носили в карманах для запаха. На столе в деревянной миске, вырезанной дедом, лежали золотистые ранетки и стояло в туесочках вино, сладкое и душистое, как июльские травы. Это вино дед привез с Украины. Туда он ездил по каким — то делам баптистов. Дед говорил, что мужикам такое вино и во сне не снилось. Да и на что купить — то его, если б и было где? Бабенки дрожат над каждой копейкой, монетки по уголкам платочка вяжут. В одном уголке на хлеб, в другом — на соль, в третьем — на мыло, в четвертом… Где уж до сладкого? И так ладно. Сосед к соседу за огоньком ходит. Время послевоенное, трудное. А у деда деньги дармовые, молельный дом собирал.
Дед взял туесок и о чем — то задумался. Наконец он тяжело вздохнул и сказал:
Сам на дно камнем лечу и других тяну.
Ты про что это? — забеспокоилась Феня.
Да все про то же… Все про то… Хотел я сделать так, голубушка моя, чтобы люди не знали больше зла. Хотел указать им правильный путь, а на самом деле завел их в чащобу непроходимую.
Так скажи им! — воскликнула Феня.
Не могу…Сбегу я от них, братьев моих и сестер. Великий я грешник. А замолить грех не перед кем… Искал бога, а нашел тебя. Мне с тобой только тепло и хорошо. Земной я, весь земной! Они все восстают против тебя. Но я сделал выбор.
Дед обнял Феню, прижал к себе. Я закрыл глаза, притворился спящим и уже не сердился на деда — очень уж доброй и славной была Феня. И было мне радостно и спокойно оттого, что дед усомнился в боге. Значит, нечего мне бояться кары за мои сомнения… Значит, некому меня и карать…
Гудели дрова в печке, лампа ярко горела, освещая все углы. Пахло медом, кожей, коноплей и полынью. Я поплотнее прижался к тулупу и не заметил, как уснул…
Разлука с дедом
Дед вывел из конюшни Пегана и запряг его в легкий ходок. Он уезжал в город за новой фисгармонией для молельного дома. И еще хотел кому — то предложить организовать артель угольщиков.