Как это так? — удивился Парфен.
Да ведь «низшая» любовь всего лишь отблеск «высшей». Выходит, что у вас любовь — оболочка, под которой скрывается ликование спасенного. Каждый из вас о себе только радуется, за свое спасение бога любит, а ближнего любит не сам по себе, а по божьему внушению… Не-ет, брат, это корыстная любовь. И бесполезная. Ну, что она дает для нашей жизни?
Неверующему — ничего, а верующему — все.
Парфен, ни на кого не глядя, поднялся с лавки и поспешно вышел.
Дядя Савелий жалеючи посмотрел ему вслед. А потом потрепал меня по голове и сказал:
Так что, друг ситцевый, и ты подумай обо всем. Слушай все — да и мотай на ус. У тебя вся жизнь впереди.
А я думал свое. «Вот бы меня взяли в армию! — думал я, — Избавился бы я от этого молельного дома, на летчика бы выучился. А еще бы лучше моряком стать. Плавать по всем океанам. В разных бы странах побывать. Простофиля этот Парфен. Нашел кого слушать — Евмена да моего отца! Дядя Савелий — вот это человек! С ним хорошо, интересно»…
Деревянные узоры
Лютый январь сменился февралем — бокогреем. Крепка еще власть зимы, но февраль все же сшиб ей рог. Сначала робко появились под карнизом малютки — сосульки. Кое — где на крыше теплый луч прижег снег. Суметы оделись ослепительной ледяной пленкой. В теневых местах она отливала яркой голубизной. Поутру внатруску ложился иногда колючий снежок, перегоняемый несильным ветром, который в дружбе с весной. Насорит зима — лиходейка снегу, а ветерок чисто, как березовым веником, подметает его, и вновь суметы сияют серебром.
Воробьи в эту пору заватажились, громко чирикали, облепив наличники с солнечной стороны.
Ночами ветер ведьмачил, белой метлой мел дороги. В такие вьюжные ночи отец с дедом начали что — то мастерить. Они вроде бы помирились, были молчаливы и смирны.
Дед натопил, как следует, в своем полуподвале, принес туда две семилинейные лампы, запалил их и, положив на стол лист белой бумаги, что — то начал рисовать на нем.
Вскоре пришел отец. Оба, сидя за столом с карандашами, крепко думали. Наконец я догадался, что дед с отцом выдумывают всякие рисунки для украшения карнизов, ставней и ворот нашего дома. Так они рисовали несколько вечеров.
После этого дед с отцом закатили на козлы толстый березовый сутунок и продольной пилой распустили его на тонкие тесины. Целую неделю сохли они в подвале. Потом отец прошелся рубанком по этим доскам…
Дед принес в мастерскую небольшой сундучок и начал осторожно выкладывать на стол какие — то круглые, треугольные, полукруглые и квадратные резаки. Это были инструменты для работы по дереву. Среди них находились топоры, мелкие ножовки и рубанки, которые дед называл сливчиками. Сливчик был острее бритвы. После, заточки дед выдергивал из бороды несколько волосинок, клал их на жало и тихонько дул. Волосы резались пополам. Дед одобрительно крякал и начинал расхваливать немецких мастеров, изготовивших такой чудесный инструмент. Немецкие фирмы «Лев на стреле» и «Лебедь на стреле» издавна славились плотницким и столярным инструментом. Мастера Шауфлеры известны были в старой России. За их инструмент платили большие деньги. За железку для фуганка или рубанка могли прибить человека. Сколько денег выспорил дед этими железками! Вставит её в старый рубанок, набьет в доску гвоздей и айда сбивать шляпки. Они отлетали, как срезанные бритвой, и, к удивлению спорщика, на жале не оказывалось даже самой малой зазубринки. Секрет железок заключался в стальном лобке. Спереди железка была стальная, а сзади железная. На каждом инструменте был выдавлен лев или лебедь, стоящие на стреле…
Наконец дед с отцом приступили к вырезке узоров. У деда и отца они разные. У деда по низу доски шли с такими тоненькими лепестками, что, казалось, дунь на них, и они отлетят. В середине тянулся другой узор, похожий на звездочки с колосьями ржи. В верхней части доски дед сплетал что — то похожее на сказочный лес. Все это так сочеталось и дополняло друг друга, что трудно было оторвать взгляд.
У отца все выглядело по — иному.
По низу он пустил лошадей с пахарями и плугами, в середине рассыпал сжатые снопы, а вверху набросал такие гирлянды узоров, что не сразу — то можно было их понять.