– Благодарю покорно за заботу, – сказал он тихо и бешено, и затуманенные усталостью глаза сверкнули. – Я хочу тебя так, что мне плевать на приличия и мокрые штаны. Уходи, пока я держу себя в руках. Ты знаешь, что приличия тут ни при чем. Уходи!
Я не ушла. Я позвала Грома, чтобы он мне помог. Этого взрыва не могло хватить надолго, потому что мальчик был обессилен. Вдвоем мы его раздели, растерли, уложили в постель, заставили проглотить кружку бульона. Санди покорно сносил все манипуляции и уснул, едва коснувшись щекой подушки.
На другой день он улучил момент, когда я была одна в каюте, и подошел просить прощения – За что? – удивилась я. – Разве ты в чем-то виноват?
– Как смотреть, – отвечал он. – Может быть, твой муж так не считает.
– Мой муж понимает больше, чем ему скажут, – возразила я. – Да разве что-то произошло?
– К сожалению, нет, – произнес он.
– Так о чем же речь?
– Я люблю тебя, – ответил он. – Я пропал в первый же миг, как увидел тебя, прекрасную, обнаженную, с каскадом кос на плечах, с окровавленным кинжалом в руке и заколдованным ожерельем на шее. Я люблю тебя, колдунья Кассандра, и не знаю, что мне с этим делать.
– Мало тебе твой дядя читал молитв насчет меня, – отвечала я. – Ведь он прав – от первого до последнего слова. Я все что угодно, кроме кроткой овечки. Я дважды крещена и при этом закоренелая язычница, я повинна во всех смертных грехах, а число людей, которых я отправила на тот свет – белых! – отмечено точками на прикладе моего арбалета. Тебе хватит или еще?
– Как хочешь, – усмехнулся мальчик. – Мне это все равно, и я заранее считаю тебя ни в чем не виноватой.
Тут в открытую дверь заглянул сэр Джонатан и увел племянника. Вряд ли он слышал наш разговор, но ему не понравилось то, что мы разговаривали наедине, хотя бы и с открытой дверью, и я слышала, как он читал парню длинную и жестокую мораль.
Суть ее выражалась одним из присловьев остряка Данды: "Кто с открытыми глазами согласится осыпать себя горящими угольями?" Санди молчал, и ясно было, что он готов опрокинуть себе на голову целый костер.
Пришел Факундо и прислушался к воркотне за переборкой.
– О чем это они?
Я объяснила. Грому все можно было объяснить – он действительно понимал больше, чем слышал. Он слушал, пыхтя трубочкой, кивнул головой и молчал долго, странно как-то на меня поглядывая.
– Жаль, что я сам не могу потолковать с парнишкой, – вымолвил он, наконец.
– Передать ему что-нибудь от тебя? – огрызнулась я.
– Да, большой привет, – отозвался Гром, – очень, очень большой привет. Скажи ему – добро пожаловать в компанию тех, кого ты сводила с ума. Это, в общем, неплохая компания, если не считать обалдуя, сеньора Лопеса, благополучно ушедшего в прошлое так же, как и все остальные. Ведь у тебя осталось одно безымянное семя мараньона на ожерелье – или забыла? Признаться, я думал, на нем появится имя Филомено, куманька, – ну, не судьба, а против судьбы не пойдешь. Я разве не вижу, как его глаза жгут твою спину, когда ты проходишь мимо? И то, что он сказал тебе вчера – правильно сказал… это слова мужчины. Я бы сказал и поступил не так, но каждому дано свое. Он заслуживает уважения, этот мальчик.
Ему не хватает силы – ну что ж, дай ему своей. Если, конечно, захочешь, потому что выбираешь ты.
– Похоже, что ты выбрал за меня.
– Почему? Я только думаю, что судьба всегда сбывается. Если Обдулия вплела в твое ожерелье пять семян – верно, что это сделано недаром. По мне, лучше он, чем кто-либо другой. По крайней мере, у него не хватит сил увести тебя от меня, – это я знаю точно.
Если только этого хочется тебе самой… а я думаю, что хочется, потому что когда по тебе вот так сходят с ума – это дурман, отрава. Это как огонь, на который хочется смотреть, даже если тебе и не холодно. Иди… Это будет словно жертва тем, кто наверху распоряжается нашими судьбами, как знак повиновения Элегуа и Легба.
Что добавить к этому? Право, нечего.
Дня три спустя я, улучив момент, подошла к Санди, стоявшему на палубе с какими-то навигационными инструментами.
– Мистер Санди, я имею к вам дело.
– Что угодно, моя волшебница, – откликнулся он.
– Мне не нравится слово "Волшебница" – заметила ему я. – Оно не точно передает, кто я есть на самом деле. Лучше называй меня так, как все – унгана.
Так будет точнее.
– Хорошо, унгана, – поправился он. – Чем могу служить?
– Потолковать надо, дружок, – отвечала я. – Будет у тебя время поговорить со мною с глаза на глаз, хотя бы в твоей каюте?
Конечно, время нашлось, конечно, нашлось очень скоро. Часа не прошло, как Санди сказал, что свободен, и просил прийти.
Мальчик волновался – уши горели под волнистыми льняными волосами, но держаться старался ровно и по возможности холодно. Холодность ему давалась плохо, но дистанцию вытянутой руки соблюдал.
– Поскольку речь о делах, миссис Кассандра, на столе ничего, кроме кофе и сладостей.
– Вот и хорошо, – отозвалась я, – дело особого рода, весьма деликатное, требует ясной головы. Речь пойдет о колдовстве, сэр Александр Элиас Мэшем – так, кажется, твое полное имя?
– Ну да, так, хотя не пойму, при чем тут мое имя. Или ты хочешь сказать, что меня заколдовала? Совсем этому не удивлюсь, судя по тому, как себя чувствую.
– В жизни никого никогда не привораживала.
– Не было нужды.
– Совершенно верно. Нет ли у тебя чего-нибудь твердого с острым концом – иголки, булавки? И дай сюда зеркальце для бритья.
Он ничего не понял, но подал шило для прокалывания бумаг и маленькое зеркало.
Глядя в него, я распутывала, расплетала шнурок, свалявшийся за годы. Долго ничего не получалось, и Санди взялся помогать. У него тоже на лад не шло, потому что дрожали руки (бьюсь об заклад, колени тоже), он скрипел зубами и предложил разрезать чертову бечевку, а потом надрать волос из хвоста у вороного и заплести снова.
– При чем тут вороной, это человеческие волосы!
– Час от часу не легче! – вздохнул тот. Но постарался взять себя в руки, и мало-помалу по волосинке распутал шнур. И глядя на то, как он держится – как снял ожерелье и положил на стол передо мной, не задев меня ни рукой, ни плечом, я поняла, что Факундо прав: из мальчишки выйдет толк, хотя ума-разума набираться придется долго.
Усадив Санди напротив, я стала рассказывать ему историю этого ожерелья. Я начала издали, потому что не хотела, чтобы он догадался обо всем сразу. Я рассказала о тайной силе и о старой унгане Обдулии, у которой была на выучке, – мальчик слушал с горящими глазами. Потом сказала:
– Посмотри внимательно на каждое из этих зерен.
– На четырех из них какие-то знаки… вроде инициалы. А пятое чистое. Что это значит?
Я помедлила, словно четки, перебирая плотные блестящие семена. Буквы полустерлись, и я стала их обновлять, углубляя шилом бороздки, и разом припоминая, что было связано с каждым из имен.
– Это нить моей судьбы, и это мужчины моей судьбы, те, кто любил меня и определял течение моей жизни, и я отвечала им, волей или неволей.
Факундо Лопес, – он мой муж, и этим сказано многое.
Фернандо Лопес Гусман – был моим хозяином, и лучше, если бы его не было на этой нити, но ничего не поделаешь – судьба!
Мухаммед Абдельгадр Исмаил – сила и благородство в рабском звании, и смирение перед судьбой истинного магометанина.
Федерико Суарес Анхель – десять лет тому назад предлагал мне очень много и недавно предлагал опять… но судьба распорядилась по-своему, и от жандармского капитана Суареса удирала наша компания, когда… не надо досказывать.
А здесь, на этом зерне, Санди, будет стоять твое имя.
И росчерком шила нацарапала на глянцевом боку инициалы: А.Э.М.
– Что это может значить для мня? – спросил Санди, и от щек у него отхлынула краска.
Нет, такую выдержку было не объяснить суровым английским воспитанием. Это уже настоящий характер, и меня он восхитил и взволновал. Ему еще требовалось особое приглашение! Он его получил, и до сих пор я думаю, что поступила правильно, когда поднялась со стула и спросила, улыбаясь: