– И все это о нас, – подвел черту Факундо. – Что ты теперь о нас скажешь, сынок?
– Что есть, то есть; – промолвил Энрике. – Каковы бы вы ни были – все равно уже нас черт одной веревочкой связал.
Меня бы такой ответ устроил, – он свидетельствовал о сдержанности и рассудительности, хотя и был не совсем точен. Он не был замешан ни в одном из наших дел, кроме похищения девочки. Но Сесилия, зардевшись, вскричала едва не со слезами:
– Энрике, как ты можешь так говорить? Я горжусь, что с тобой вместе принадлежу к их семье! Э, что смешного в том, что я сказала?
– Это не смешно, дочка, – ответил Гром, положив ей на плечо ручищу, – это просто ты сказала – прости меня – глупость. Ты славное дитя, но ты еще не понимаешь, что почем.
– Ее поразила ваша биография, – пояснил Энрике. – Она особа очень романтичная – воспитана так. Никто из ее знакомых не может похвастать ничем необыкновенным или героическим, и сам я тоже. Единственное необыкновенное событие в жизни у меня было, когда я два часа просидел в одном шкафу с попом.
Ох! Этой историей более полувека смешит друг друга вся Куба. Ее переиначивали и так и эдак; и никто не знает, что ее истинным героем был мой сын Энрике Вальдес, имевший тогда двенадцать лет от роду. …Приют, в котором он жил, получал, конечно, довольствие от семьи Вальдес. Но при этом монашки держали собственное порядочное хозяйство, в том числе большой птичий двор. И вот, когда у одной из сестер случилась какая-то нужда в деньгах – и на божьих людей бывает проруха – та поймала жирную, раскормленную курицу, подозвала мальчишку побойчее, вручила ему птицу и сказала:
– Пойди, сын мой, и продай ее за четыре реала.
Но Энрике сначала не везло. Он бегал, бегал с этой курицей по улице и не находил на нее покупателя. Наконец мальчишка обратился к хорошо одетому господину:
– Сеньор, купите курицу!
– Мальчик, мне не нужна курица.
– Всего четыре реала!
– Мальчик, я не буду ее покупать.
Сеньор, посмотрите, какая жирная!
– Отстань, мальчик, мне она ни к чему.
И сеньор постучал в двери какого-то маленького домика.
Энрике еще побегал туда-сюда и вдруг снова оказался перед дверью того самого домика. Наудачу он постучал: "Сеньору не нужна курица, а может быть, нужна хозяйке?" Отворила женщина.
– Сеньора, купите курицу! Смотрите до чего жирна! Всего четыре реала!
– Хорошо, – сказала женщина, – неси ее на кухню.
Но когда мальчик с хозяйкой шли на кухню, в комнате открылся большой шкаф, и из него показалась голова давешнего сеньора.
– Это ты, негодник! – закричал сеньор. – Чтоб тебе лопнуть! Я-то испугался, думал, муж идет.
И вдруг в это же время раздался стук в дверь.
Хозяйка помертвела.
– Теперь это точно муж, – сказала она. – А ну, прячьтесь оба в шкаф!
Она затолкала в шкаф парнишку вместе с его курицей, заперла дверцу и побежала открывать. Снаружи доносились голоса, а в темноте и тесноте сидели мужчина, мальчик и курица, и все трое не издавали ни звука.
Первым опомнился мальчишка.
– Сеньор, а сеньор! – прошептал он.
– Чего тебе? просипел тот в ответ.
– Сеньор, купите курицу!
– Тихо, маленький придурок, какая тебе курица!
– Сеньор, купите курицу, а не то я закричу.
Сеньор прорычал что-то невразумительное и спросил:
– Сколько ты хочешь?
– Четыре песо.
– Побойся бога! Это же вдесятеро против того, что ты просил на улице!
– Четыре песо, сеньор, а не то закричу.
Сеньор раскошелился на четыре песо, и курица перешла из рук в руки. В шкафу стало тихо.
Несколько минут прошло, и мальчишка снова подал голос:
– Сеньор, эй, сеньор!
– Чего тебе, негодник?
– Сеньор, продайте курицу за один песо.
– Ты спятил? Я только что купил ее у тебя за четыре.
– Сеньор, продайте мне курицу за песо, а то закричу.
Курица снова перешла из рук в руки, но ненадолго.
– Сеньор, эй, сеньор!
– Что, бесстыжие твои глаза?
– Сеньор, купите курицу за четыре песо!
– Я тебя придушу, не выходя из шкафа!
– Сеньор, а то закричу…
Когда хозяйке удалось выпроводить мужа на улицу, туда же, получив пинка под зад, вылетел мальчишка – со своей курицей и сорока звонкими песо в кармане.
Он побежал в приют, вернул курицу монашке, отдал ей деньги и рассказал, как было дело.
Монашка подняла очи к небу, чтобы не рассмеяться. Справившись с собой, она дала мальчишке песо и сказала:
– Сын мой, ты очень находчив, но то, что ты сделал – это грех и самое настоящее вымогательство. Ты должен пойти к священнику и исповедаться. Только не к нашему – я не хочу, чтобы знали, что я тебя посылала с поручением, а в ту церковь, что в двух кварталах отсюда.
На другой день Энрике, встав пораньше, уже был в занавешенной плотным сукном исповедальне.
– Святой отец, я с курицей…
– Что-о? – просипел ему в ухо знакомый до ужаса голос. – Опять с курицей? Иди, иди отсюда с богом! … – Ей-богу, – сказал Факундо, одной рукой держась за живот, а другой вытирая слезы, – одна твоя история стоит всех наших. Парень, из тебя выйдет толк!
Далее разговор шел о делах.
Санди сказал:
– То, что твоя семья богата, надеюсь, изрядно подсластит тебе пилюлю происхождения. Про бедность можешь навеки забыть.
От имени нашей компании он предложил Энрике место управляющего торговым домом на Ямайке.
– Для твоих семнадцати это, конечно, серьезно. Но твоим занятием будет – служить вывеской и учиться делам… а вести их будет твой отчим, которому не гоже быть слишком на виду и самому подписывать бумаги. Жалованье положим приличное, не считая твоей доли дивидендов.
Это дело уладилось быстро к общему удовольствию. Второе было куда деликатнее.
– Сынок, – сказала я, положив свою руку поверх его, – ты видишь, до чего я черна? Я не пугаю, но предупреждаю: любой из ваших детей может оказаться ненамного светлее. Мы с Факундо подумали, что в таком случае лучше было бы записать ребенка на наше имя, а твоей женушке, когда придет срок родить, на какое-то время скрыться от посторонних глаз. Как ты думаешь?
Молодые испуганно переглянулись, но Энрике сказал:
– Бог не без милости, Ма: авось обойдется.
Бог-то бог, но и сам не будь плох. В таком случае я на бога не особенно рассчитывала.
Для меня настали спокойные дни. Санди наконец исчерпал все причины для оттяжек и проволочек и уехал. Энрике и Факундо проводили все дни в торговой конторе и неплохо ладили. Филомено и Мари-Лус учились. Заботы по дому взяла на себя семья моего брата. Флавия накупила фуляров и кружев, расхаживала по дому важная, как пава, гремела на кухне сковородами и кастрюлями, ругала своих ребят, обнаружив где-нибудь пыль, закупала на рынке провизию и лебезила передо мною, называя сестрицей.
На мою долю дел осталось немного. Присмотреть за дочкой, когда та не была занята учением. Исполнять роль горничной при невестке – потому что, по принятому обычаю, миссис Вальдес не могла появляться на улице без служанки, а я выглядела очень представительно. Еще я крахмалила и утюжила юбки для всех женщин в доме – не знаю почему, мне всегда нравилось это занятие, хотя стирать не люблю, и всю стирку в доме отдавала прачке на сторону.
От безделья я полюбила книги и, между прочим, в первый раз прочла Библию – с большим интересом, хотя не без труда. Прелюбопытнейшая книга! Она дала мне повод вспомнить, что я крещена, да не просто так, а дважды. И, между прочим, свела на этой почве близкое и приятное знакомство с тем самым проворным попом, что венчал Сесилию и Энрике. Я сопровождала Сили в маленькую церковь святого Фомы, где служил отец Тибурсио. Когда служка обходил зал с подносом, мы с ней непременно оказывались щедрее прочих, и падре всегда находил время перемолвиться с нами парой-другой фраз.
Мне понравился этот лукавый старик – в нем чувствовался ум, жизнерадостность и пристрастие к удовольствиям сей бренной жизни. Он частенько-таки захаживал в наш дом, причем гостиной предпочитал кухню, где всегда вкусно пахло, а на особой полке в углу поблескивали бутылки и графинчики. Ох, мы всем святым перемыли косточки на той кухне, потому что отец Тибурсио, как всякий умный человек, не был чересчур строг в вопросах догмы и допускал сомнения и толкования. Случалось, за длинным скобленым столом разгорались целые богословские диспуты, потому что послушать наши споры спускались и мой муж, и брат, и младший сын, а иногда и Энрике приходил, рассказать, как грешат добрые католики. К концу беседы одна-две бутылки оказывались опорожненными, а святой отец, изрядно нагрузившись, шел к себе домой в сопровождении старика Пепе, чтоб не вышло какого конфуза.